Сибирские огни № 11 - 1983

жание. в частности, В. А. Семенов, автор двух монографий о творчестве П. А. Ойун- ского, считает возможным определить жанр «Красного Шамана» как философскую траге­ дию в стихах. Трудно что-либо сказать о фи­ лософии, но нельзя оспорить того, что мучи­ тельные раздумья и поиски себя неотступно сопутствуют герою пьесы и в итоге приво­ дят к закономерному финалу — решительно­ му разрыву с темным прошлым. «Красного Шамана» высоко оценил М. Горький, внимательно следивший за раз­ витием молодых национальных литератур. Познакомившись с подстрочным переводом пьесы, который выполнил Г. В. Ксенофонтов, он в «Приветствии Первому съезду литера­ торов Сибири» писал: «Не зная языка бурят и якутов-саха, я, наверное, все-таки понял бы прекрасное чувство, вложенное неизвест­ ным мне поэтом-саха, автором поэмы «Кы- сыл Ойун», вот в эти слова: Пришла пора Зажечь неугасимые костры Пламенной свободы — По всем тернистым тропам Бедственной жизни земли...» 1 Крупным я лением в якутской художе­ ственной прозе, пионером которой был П. А. Ойунский, стала написанная им в 1929 г. повесть «Великий Кудангса». В осно­ ву повести легла легенда, частично исполь­ зованная писателем в «Красном Шамане». Ойунский внимательно ознакомился с руко­ писным текстом предания, сделанным этно­ графом и фольклористом П. В. Слепцовым — об этом свидетельствуют его пометки на по­ лях рукописи, раскрывающие творческую лабораторию художника. Есть, однако, ос­ нования полагать, что впервые П. А. Ойун­ ский познакомился с этим сказанием еще в раннем детстве из уст старых олонхосугов, любивших рассказывать популярный в на­ роде миф. Действие повести развертывается в эпоху, когда основной социальной формой выступал отцовский род во главе с автори­ тетным и уважаемым патриархом-родона- чальником, одним из которых и был Вели­ кий Кудангса. Поначалу его многолюдный и могучий род процветал, наслаждаясь сча­ стьем и изобилием. Но внезапно на него од­ но за другим стали обрушиваться несчастья. Разуверившись, люди покидают своего пат­ риарха. Но он не прекращает борьбы с ро­ ком. Концовка повести трагична — Великий Кудангса погибает, но дело, начатое им, бу­ дет жить в сердцах и памяти потомков. Об этом говорит введенный П. А. Ойунским глу­ боко поэтический символ: грозовая буря разметает по миру останки народного за­ ступника— огненные семена, которые вы­ зреют гроздьями гнева трудящихся против угнетателей. Литературная критика сравнивает образ Великого Кудангсы с легендарным Проме­ теем, многие столетия служившим людям символом самоотверженности и величия че­ ловеческого духа. Не будет преувеличением сказать, что по своему идейно-поэтическому масштабу фигура Кудангсы, вызванная к жизни творческим вдохновением якутского народа, в самом деле, может быть поставле­ на рядом с исполинским образом мятежного 1Фрагмент перевода довольно существенно от* редактирован самим М. Горьким, ■ титана. Беззаветное служение своему наро­ ду, готовность к самопожертвованию ■—вот тот великий идеал, которому П. А. Ойун­ ский дал художественное воплощение. Бун­ тарский дух борьбы за счастье, за светлое будущее пронизывает это произведение, от­ носящееся к числу высоких образцов лите­ ратуры революционного романтизма и, бе­ зусловно, обогатившее молодую якутскую прозу новыми формами « идеями. Фольклорные истоки отчетливо прослежи­ ваются не только в «Красном Шамане» и «Великом Кудангсе». Справедливо считая, что новая литература лишь в том случае сможет оказать мощное революционизирую­ щее влияние на умы и настроения широких масс, если она по сути своей будет глубоко народной, понятной народу и любимой им, П. А. Ойунский творчески использовал якут­ ский фольклор и в других своих произведе­ ниях, придавая традиционным сюжетам но­ вую идейную направленность. Примером может служить написанная имв 1923 г. коме­ дия «Захотел ребенка». Главный герой — доживший до преклонного возраста Иван Ыналба не имеет детей, несмотря на все обеты и жертвы духам. У его же ооседа- бедняка детей хоть отбавляй. Жона Ынал- ба, желая утешить мужа, устраивает ро­ зыгрыш: с согласия своей многодетной подру' ги, нарядившись богиней — покровительни­ цей деторождения Айыысыт, она является мужу и уверяет его, что два ребенка сосед­ ки — это его дети, родившиеся от того, что он когда-то попытался ее поцеловать. Суе­ верный Ыналба принимает мистификацию за чистую монету и усыновляет детей. Напи­ санная с мягким юмором, комедия высмеи­ вает темноту, невежество, суеверия. Значе­ ние ее следует оценивать с точки зрения не только чисто художественной, но и просве­ тительской, пропагандистской. Долго прожив на театральной сцене, она внесла свой вклад в актуальную в то время борьбу с пережитками прошлого. В том же ключе написаны рассказы «Удач­ ливое место охогы» (1935) и «Как якут пре­ вращался в злого духа» (1935), где высмеи­ ваются суеверие и невежество. Последним произведением, связанным с фольклором, является повесть «Дорогунов Николай — удалой молодец» (1936), опубли­ кованная много лет спустя после смерти пи­ сателя. Народное предание об удачливом дельце, легко наживающем большое состоя­ ние, под пером П. А. Ойунского вылилось в взволнованный рассказ о крушении надежд, трагической любви и гибели героя, стало об­ винением бездушному капиталу, калечаще­ му и давящему судьбы людей. Страстная, присущая Ойунскому на про­ тяжении всей его ’жизни любовь к устному творчеству родного народа, постоянное тя­ готение и обращение к нему в своей литера­ турной деятельности при жизни писателя не всегда находили понимание и правильную оценку у критиков. Иные из них (в том чис­ ле и друзья, соратники Ойунского) безосно­ вательно обвиняли его в отрыве от насущ­ ных задач литературы, в пренебрежении реальной действительностью, бросали упре­ ки в чрезмерном увлечении якобы устарев­ шей и в новых условиях неактуальной тра­ диционной культурой прошлого. Наиболее рьяные оппоненты твердили о «капитулянт­ стве перед трудностями социалистического