Сибирские огни № 11 - 1983

зяйничали без целовальника, который где-то укрылся от бунтарей. Про­ ломили большую бочку с хлебным вином, черпали из нее ковшом, нали­ ваясь не в меру: сладка даровщинка! Едва переводя дух от перепойст- ва, вели между собой пьяные разговоры. Слушай, слушай! — вдруг возвысил свой голос над питейным за­ стольем Ерема, ражий стрелец,— Слушай, робя, а я сдогадался, куда делся палач. — Где он, где? — Где, говори скорее, Ерема! , — Колдовка его укрыла... — Какая колдовка? — Да воеводская полюбовница, Маремьянка,т-отвечал ражий.— Она сейчас у Бугра проживает, что, не видели? Златое слово и вовремя изрек ражий. Изрек — в голове у каждого прояснение: истина! Ее, истину, искали повсюду, а она в бочке с хлебным вином сидит, лупастая лягва! Кто супротив выскажется? Никто! Именно так оно и есть: палача Васю колдовка укрыла! Она на все способна, блудня! С воеводой сколько лет возжалась. С Орефой, угадом и колду- ном, крутилася! Она всему научена. Ей ничего-ничегохоньки не стоит упрятать палача где ни на есть. Она невидимкою его сделала. Схватить колдовку, на огонь ее, на кол, может, убоится и выдаст Васю... К утру Елисей Бугор и сам успокоился, и Маремьяну успокоил: не придут-де к нему больше в избу гилевщики. Пошумели— и довольно. Только малость ошибся Бугор. Права оказалась Маремьяна. Не ус­ покоились бунтари, им нужна была искупительная жертва. Ворвались в избу скопом, прервав сон Елисея с Маремьяной. Защищая свое сокро­ вище, вскочил, было, с кровати Елисей, растопырил руки: не троньте-де, не дам! Мое! Но не за тем ворвались разбойно настроенные людишки, чтобы щадить кого бы то ни было. Ражий Ерема оттолкнул Елисея в угол, чтоб не путался под ногами, вскричал: — Бери ее, браты, за рученьки-ноженьки!.. Восход горел. Чермное солнце вставало. А над толпой на высоко вытянутых руках с почетом и кликами под смертный свой венец плыла в белом Маремьяна. Нет, не белое подвенечное платье, которое она сама себе сшила, украшало ее тело. Прикрывала ее, всю грешную и во грехе прекрасную, лишь белая, тонкостная, холстинковая станинка. А волосья на голове, темные, густые, с кучерявостью, так пышно раскудлатились, уподобляяоь конской, никогда незнавшей стрижки гриве. Утренний ветер напоследок приобнял ее, взметнулась над толпой грива, хлестнув морды ухарей и пьяниц... Молчала Маремьяна, стиснув до боли от стыда и ужаса зубы. Мол­ чала, ибо кому-кому, но ей, гулящей, было ведомо, что такое не знавшая удержу, пьяная русская толпа. Глуха толпа и неумолима. Нет ничего на свете неумолимей и убежденней в правоте своей темной, разъяренной толпы. Все, что ни задумает толпа, свершит... Плыла по острогу с лицом, обращенным к небу, Маремьяна. Кост­ лявые пальцы многих рук удерживали ее крепко. Ржала, гоготала толпа. Заслышав дьявольские вопли, чуя недоброе, на площадь перед съезжей избой выбежал Аввакум, в подряснике, с высоко поднятым над головой крестом. Попытался остановить протопоп самосудную казнь. — Остановитесь, безумцы! Побойтесь бога! Но не слышит толпа, свое творит. Над дощатым помостом на руках высоко подняли Маремьяну. — Посадим, али как, робя? — Не надо! — А как? — Вскинем, браты!