Сибирские огни № 10 - 1983

Злясь на себя, кривя душой, поскольку устоять не смог, Он, с песней поданный, чочой опорожнил в один глоток. Однако, с чашечки одной, он закачался, как хмельной. Сестрица очи подняла, сдержать усмешки не смогла. Сосуд просторный черный взяв, смеясь над сыном, льет она Составленный из сотни трав настой зеленого вина. Перед глазами Ак-Дьала летает, кружится чочой. Гудит в ушах богатыря, течет напев, как мед густой. От песни звонкой, как весна, играет сердце у него, От песни плавной, как волна, все изнывает существо. Как верный меч хватал в бою — качаясь, он схватил чочой. Коварность проклинал свою, нрав кровожадный проклял свой... Сидит воитель — вдвое пьян, стал разговорчивым каан. Как будто в скачке победил, коня лихого укротил — Кровь разыгралась, жаркий пот, как сало жидкое, течет. Раскрыл все тайны гостье он, и сам был этим удивлен. Отважная Очы-Бала открыто речи повела. Тяжелый, полный, золотой теперь сосуд она взяла. Тягучий травяной настой теперь каану налила. Веселый запах над вином витает ласковым огнем. Он обжигает — не горяч, он свет ломает, как алмаз, Никто, коль бодрствует и зряч, не отведет от чашки глаз. Над головою Ак-Дьала напев исполненный тепла. Могуче тело Ак-Дьала мужская сила обожгла. Сидит красавица, она — светла, как полная луна, Живое, сладкое вино — желанно с нею заодно. Чуть-чуть подумав, знает он, что шутит девушка над ним, Чочой меж тем хватает он и жадно пьет — глотком одним. Остыл его усталый взгляд, он шевелит рукой едва. На грудь упала голова, и кости все его болят, И боль течет вдоль старых ран, качаясь, охает каан. Туман глаза его закрыл, тоскливо он проговорил: «Погасло сердце у меня, полна вся внутренность огня. Где чудодейственный тьада что оживлял меня всегда! Где плат, холодный, как вода, что воскрешал меня всегда! Быстрей, будь недруг ты иль друг — открой окованный сундук. Пока я жив, тьада найди и приложи к моей груди! И заверни меня в платок, чтоб я опять воскреснуть смог!..» Стремительно Очы-Бала сундук окованный нашла. Сундук спокойная сестра неторопливо отперла — Там воскрешающий платок, как небо летнее, широк, Тьада, врачующий больных, лежал — черней небес ночных, Живая тайная стрела на дне припрятана была, Еще увидела сестра кольцо литого серебра. Сокрыта в том кольце была душа казна Ак-Дьала. И кроме прочего добра была в чугунном сундуке Всесветно мудрая сутра на всемогущем языке... Сестра все это собрала, сложила в кожаный мешок. Сундук искусно заперла, чтобы никто понять не мог,— Сундук, он полон силы той, или давно стоит пустой. И тут же Кан-Тадьи сынок, не устояв, свалился с ног, Богатыри толпой бегут, в постель воителя несут, Доспехи сняли с удальца, отерли пот с его лица. Укрыли шубой дорогой, спустили полог меховой. Дворец покинула опять Очы-Бала, теперь она Спешит со дна небес призвать Очы-Дьерена скакуна. Уздечки звон понесся вдаль, ответный докатился гул, И беркут серый, словно сталь, спустился, крылья распахнул. Златую душу Ак-Дьала коню хозяйка отдала. Вручила кожаный мешок, сказала славная ему: «Чтоб попытавшийся не смог поймать тебя — лети во тьму. Пробей заоблачную высь, в звезду дневную превратись. Когда вернется Кан-Тадьи вновь во владения свои, Какую смерть замыслит зверь — еще не ведаю теперь, 1 Тьада, яда, яда-таш — волшебный камень, способный врачевать, изменять погоду и пр.