Сибирские огни № 10 - 1983
лась треххвостная сыромятина по сухойилию—порвалось оно, тотчас нога отказала. Мало того, она еще и воспалилась, распухла, сделалась толстою, как чурбан, посинела. И тогда одноглазый служилый, на смотревшийся на всякое, догадался, что пришла за ним смерть. После пыдок лежал Хлопуша в тюремной избе на отведенном ему месте, на нарах, и ждал смерти. К болям свычен, не стонал. К жизни, с коею он вскоре должен расстаться, он не чувствовал сожаления. Жить на этом свете, приходило ему в голову, шибко тяжело —жалеть не о чем. А загробной жизни: что там ждет тебя после смерти?—стра шиться не приходится. Хуже того, что было на этом свете, там, поди-тко, не будет. И все же жалел Хлопуша. Не о жизни жалел, с которою он вскоре расстанется, а о том, что не довелось ему еще раз побывать на Москве, повидаться с Соломонидой, венчанной женой. Эх, эх, Соломонидушка, женка, что с тобой, где ты? Никогда бы не расстался с тобой Белокры лый, да люди разлучили. Слышишь, от людей разлука, а не от Хлопуши: сам-то он никогда бы, ни при каких условиях с тобой не расстался!.. А вина людей, что бросил Соломониду Хлопуша, одну ее на Москве оставил и ушел, куда глаза глядят, заключалась вот в чем. В молодые годы — после венчания и свадьбы — стакнулся Белокрылый с московскими плотниками. Из приплавленного по Москве-реке леса плотнички — добрые работнички, рубили дома-скороделки: день рабо ты—новый дом готов! —и выгодно сбывали их на торгу. И тесовые ворота рубили, и рундуки-крылечки, и отдельные теремки, и мыльни, и повалуши, и башни-луковки, и амбары— все, что ни требовалось матуш ке Москве, все рубили и мастерили. А нужда на Москве в новом и скородельном велика. Каждый день то в одной, то в другой части города пожар великий. Позавчера на Больших Лужниках загорелось, вчера на Котельниках целая улица взлетела в дым. А сегодня сразу в двух местах вспыхнуло —в Кадашев ской слободе и у Алексеевской башни. И так каждый день. Само по се бе, погорельцы печалятся, но печаль их легкая: животы и деньги схо ронены в глубоких погребах за железными люками —огонь не тронет, а деревянные стены не жалко, их возобновить не трудно. Сегодня :голо- веньки торчат на пепелище, курится синий дымок, завтра, глядь, новый сруб, как белый груздь, вырос... Для рубки леса и сплава приходилось Хлопуше отбывать из дому на многие дни. А когда возвращался, к нему соседи с насмешками: гуляет-де Соломонида, нещадно-де гуляет в его отсутственные отъезды. И служилые стрельцы у нее ночуют, и калики перехожие, и ярыжки ка бацкие, и детинушки дворянского рода, и служилые боярские дети, и торговые сидельцы —всем находится место на ночь в его доме. Даже дальние, Деревенские, те, что стоят на речном льду возле туши, постав ленной на ноги для продажи, и те гостятся у Соломониды, сбыв мерзлую тушу за алтын. Хлопуша слушал наветы, но великим злом разозлиться на Соломониду не мог. Такое уж у него сердце — не ревнивое. Да и от говорки у жены были веские. Для* пользы дела и домашней прибыли завела она постоялый двор. Истинно ли оправдывается жена, али врет? — посмотрит Хлопуша ей в глаза и утонет в них, заполыхает в нем пожар. И разгневается. Но не на Соломониду рассерчает, а на со седских людишек, которые от зависти сплетни плетут и разлучить его с выгодной женой хотят. Наверно, так текло бы и дальше, но вмешался объезжий голова Чугуев. Встретил Игнатий Чугуев Хлопушу на торжище и с тем же к плотнику, что и соседи: возжается-де Соломонида... Ему, Чугуеву, до бездонных кружек дела нету, но ведь опасно для улицы: сгорит, а в ответе он, объезжий голова. Чтобы обезопасить улицу, Игнатия Чугуева, а также спасти свое честное имя, должен Хлопуша подать на имя объез жего головы челобитье на свою гулящую женку. А он, Чугуев, в ответ на бумагу порадеет: даст бумаге ход — и Соломониду сошлют за рас путство в Сибирь — в женки иному стрельцу или казаку.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2