Сибирские огни № 10 - 1983

была любимое чадо... Наружностью она была вся в мать, Настасью: и г глаза с голубизной, и руки малые с длинными тонкими пальцами, и во­ лосы густые, каштановые, заплетенные в две косы длиной до пят. Лю­ бил свою дочь Аввакум и побаивался ее. По его мнению, Огропена даже была не лишена святости. Бывает, Аввакум мечет перед ликом Христа поклоны, упрашивает бога смилостивиться и оказать в чем-либо' ему помощь — бесполезно, нет помоги, вопль летит в пустоту. А стоит Огро- пене стать на молитве с ним рядом да хорошенько попросить всевышне­ го, так тотчас от него и милость и спасение. Умирал, подавившись костью, — кто спас? Огропенушка миленькая, радость и свет... — Бей меня, тятька, бей! — вопила, как безумная, Огропена, воздев кверху руку с двуперстным знамением. —Бей .меня, а маму не тронь! «Не иначе, дьявол в меня вселился»,— подумал Аввакум и опустил поднятый для удара посох и отбросил его в сторону. 5 Подступили сумерки. После скандала и драки в избе протопопа тихо. Кто лежал, кто сидел недвижимо — все молчали. Из съезжей при­ шел Иван, попытался, было, нарушить гнетущую .тишину, заговорил с сестрой — Огропена в ответ ему ни слова. Тогда он догадался, что в из­ бе был шум и галок и замолчал. Прикончив остатки просяной каши, он полез на полати — подремать до того, как для него и Проньки на полу мать расстелет войлок. А потом случилось неожиданное. Аввакум, недвижимо лежавший на ларе-коробе под шубным кафтаном, вдруг вскочил и, отшвырнув каф­ тан в сторону, бросился к протопопице в ноги. — Матушка, прости! — вскричал он,— Протопопица, пощади! Ока­ янный я тать, вор и разбойник! Не заслуживаю я священства, ибо не богу служу, а дьяволу. Не человек я, равный богу, а черт хвостатый- Бес меня обуял. Прогнал я бесов из воеводских кур, а они в меня все­ лились. — Встань, отец! — велит Марковна.—Неча мужу перед своим реб­ ром в ногах валяться! — Я грешник! —распинался Аввакум.— Прости, матушка! — Бог простит... — Бог-то простит меня, знаю, уж упрошу я его, миленького,—го­ ворил Аввакум, снимая со штыря, вбитого в стену, сыромятную плеть с толстым черней и подавая ее Марковне.—А вот ты-то простишь ли меня, изверга! Возьми, мать моя, плетку, постегай меня: заслужил, виноват я перед твоей милостью. Постегай, прошу, чтоб кровь пробрыз- нула! Постегай, тогда, может, мне легче сделается!.. — Юродствуешь, Петрович... — Не жалей, постегай меня, свет-Марковна,— не вслушиваясь в слова жены, с безумным светом в глазах, настаивал Аввакум.—Мне сладки будут твои побои. Постегай, иначе не избыть мне перед тобой вины! — Не буду!—отказывалась Марковна,— Где видано, где слыхано, чтоб жена мужа учила? — Кому говорят: стегай! — в гневе взревел Аввакум.—А не бу­ дешь —сам себя казню, ты меня знаешь. Да, Аввакум был прав: Марковна знала его упрямство. Если уж что затеял, то ему хоть кол на голове теши. Взяла она из его рук плеть и опустила ему на спину раз и другой — для виду. Но Аввакума не об­ мануть. В него, кажется, взаправду бес вселился. Настаивает, как бе­ зумный: стегай да стегай, иначе он сам себе кисть топором отсечет. Делать нечего, надобно исполнить то, что велит дурень. — Сколько тебе, Аввакум, отмерить? — Сорок, матушка.