Сибирские огни № 10 - 1983

скую животину —облизьяну в клеткё! И поедет Аввакум на Москву, красуясь собой, от вина пьяный, от осетров и черной икры брюхастый’ сытый и мордастый, как закормленный боров. А рядом с ним будет вос­ седать щекастая Марковна и веселые, разодетые в меха чадушки. И возрадуется протопопище Аввакумище, что он наравне с другими благ земных достиг и сделался лучшим человеком. Возрадуется! А как быть с обретенной истиной о том, что в каждом человеке божеское? Что, растоптать ее, как букашку, чтобы она не мешала Аввакуму жить, как живут все люди? Но истина — не букашка, ее не растоптать никому. Она не придумана ради бездельной корысти Аввакумом, за нею стоят сердца и умы. А ежли и сделаешь ты жалкую попытку растоптать бо­ жескую истину, то растопчешь не истину, а себя. С виду останешься человеком, а нутром зверь. Так выбирай же одно из двух, Аввакум: или ты с божеским светом в сердце по земле идешь, или ты делаешься бездушной скотиной!.. «Нечего выбирать, давно выбрал! — сам себе сказал Аввакум.—< Правильно моя жизнь прошла. Не ошибся я ни в чем и не просчитался. Не надобен мне горшок каши взамен божеского во мне!» Аввакум сбросил с себя шубный кафтан, которым он укрывался, встал и сел на ларь-короб. Понимая, что мутил его сейчас и смущал в полусне бес, огляделся по сторонам: где он тут, лукавец? Подозвал Марковну: — Подойди-ка сюда, жено! Всегда готовая на услугу, Марковна оставила зыбку с Ксенией на попечение Огропены и подошла к мужу. — Подумал я сейчас, лежа,—сказал Аввакум,— а из какого пшена сварена каша, кою мы потребили совместно? — Пшено как пшено, божий дар... — Бесовское, мать, мне лезет в голову, вот и вспало на ум: не от каши ли? Где ты крупу добыла? — От куричьих запасов отделили малость,—виноватым голосом призналась Марковна.— Хотелось, отец, тебя покормить после работы, да и чада просили. — Стал быть, украла? — Взяла, батюшка,— раскаянно ответила Марковна.— Сопрыка, куричий служка, принес... На худых, в ранних морщинах, щеках протопопа обозначились кро­ вяные прожилки, на лбу поперечно синие жилы пролегли — гневался батько. — Как же ты, блудодейка, посмела! — возмутился, вскочив с ларя- короба, Аввакум,—Давно замечаю, сама в дерьме по плечи, и меня ту­ да же за собой тянешь. Муж да жена —одно, но мы с тобой, блудня, суть двое. Ты в одну сторону, уподобляясь грешнице Евве, тянешь, я — в другую. Я —к богу, ты — к дьяволу. Ты всегда такая, смолоду ты такая! Не из-за тебя ли, блудня, год спустя, как мы сочетались во браке, меня, дьякона, из Григорова людишки вместе с тобой прогнали? А в Ло- патищах меня, священника, каменьями побили и по земле волокли, как хворостину. Ишь, что придумала попадья: вместе с суеверками — женками под Ивана Купалу колдовать на папоротнике! Тако и сейчас: она согрешает, а я расхлебывай перед богом кашу... Речь мужа не удивила Настасью Марковну. Поносная ругань и ху­ ла время от времени от'него слышатся: проснется не в добром духе утром и давай на жене срывать зло. Но об изгнании из Григорова, об избиении в Лопатищах, будто она в том виновата, Марковна слышит впервые. Несправедлив был за прошлое к ней Аввакум. Знала Марковна, когда гневается протопоп, лучше молчать. Но сей­ час несправедливость-его обвинений была явная, и Марковна не стерпе­ ла. Она заговорила в ответ, не взирая на гнев протопрпа, отчетливо и внушительно. — Молчал бы, батюшка, про Лопатищи,—сказала она.—Дело то -.давнее, но-память у меня крепкая, все помню. Не за мою ворожбу на