Сибирские огни № 10 - 1983

— Ликуйте, чада! Ликуй, жено! Батько Аввакум с рыбалки припер­ ся, корзину тайменей принес! Рыбу, благословись, очистили от чешуи, опустили в котел с кипя­ щей водой. Когда у рыбин побелели глаза, Настасья Марковна налила в чашу щербы и поставила на стол, и деревянные ложки перед каждым едоком положила. Гут и случилось. Аввакуму надо было чинно и бла­ городно, как протопопу, приняться за еду, а он не смог. Гордыня, его изнутри расперла. Кобелю святейшему патриарху Никону он уподобил­ ся, тому Никону, который пьянствует и жрет до отвала да еще возлежит на ложе с ворухами. Не мог Аввакум сладить с греховной гордыней, вскочил из-за стола, как молодой, всплеснул по-скоморошьи в ладоши и пустился в пляс. На удивление всем плясал и выкамаривал батько. Свистел и ухал, как пьяный кабацкий ярыга.' — Чего дивитесь! — выкаблучиваюсь посреди избы, вскричал, об­ ращаясь к семейным, Аввакум.— Знаете же, я —сила! От одного слова моего лед расселся посреди озера, и я утолил жажду, я — пророк божий! Слышали: лед расселся! — И топал чудной протопоп, и вприсядку ходил, и руками размахивал, и орал за окно во тьму: —Эй, Пашков, окаянный злыдень! Эй, Никон-зверь! Эй, враги мои! Вы меня в Ангаре реке топи­ ли,— живой, не утонул!-Вы меня в башне морозили, а я живой. Вы меня плетью драли, три шкуры с меня сползло,— живой! Я — сила! Я сродни богу! Я сам бог! Лед расселся от одного моего словй... Угомонился Аввакум, снова сел за стол. Начал хлебать. Вкусно, ароматно! Быстро он ел, голодный, не ел — метал в рот ложку за лож­ кой. И рыбье белое мясо глотал живьем, как собака. И вдруг застряла у него в горле кость —подавился. Ни вздохнуть, ни охнуть. Упал на пол, растянулся повдоль избы, как сухой осокорь, сломленный бурей. Недви­ жим сделался. Лицо от удушья посинело, как у мертвого. Горе тому! И больно и досадно: только вроде наладил дружество с самим богом, как тут же и порушил его гордыней. А теперь предстоит ему помереть. И понял Аввакум: вицоват! Не надо было ему равняться с богом. «О, боже,— взмолился мысленно Аввакум.— Пощади, спаси! Прости, больше не буду!» И бог услышал его голос,— снова спас. Попужал ма­ лость— отпустил. А спасение —от Огропены, любимой дочки. Тайно вразумил бог юницу,—стала она, плача от жалости, крепко молотить батьку кулаками по хребтине и лопаткам. Долго молотила, плача,— вышла кость. Поднялся Аввакум с пола и в изнеможении рухнул на кровать: вот она, наука!.. 3 Аввакум очнулся от видений, под утро. Темница все еще спала. Во сне бредили, стонали, бормотали лежащие вповал тюремные сидельцы. Рядом на нарах хрипло, с шумом дышал казак Белокрылый. Ладонью Аввакум притронулся к его лбу — сухо, горячо. Казака мучил жар. От прикосновения руки Хлопуша очнулся и попросил пить. Аввакум принес в медном ковше, зачерпнув возле двери в кадке, воды. Хлопуша, приподняв голову, пил жадно, стучали о медные края его зубы. Он, видно, пытался залить внутренний огонь водой —не помогало. Боль во всем теле терзала его; он выговорил со стоном: — Тяжело мне, батько! Видно, не выжить мне... — Бот милостив... — А я ведь ныне, батько, хотел брать отпуск,— с трудом заговорил Хлопуша.— На Москву хотел убраться, к женке... Шибко она переда мной виновата, да все равно не могу я ее позабыть. — Что ж, даст бог, уедешь к женке,— приободрил Аввакум.— Выздоровеешь — и уедешь. Ждет тебя твоя Соломонида, рада будет, как ты заявишься к ней из Сибири. Сколько лет не видела мужа! — Давно бы я уехал к Соломониде,— тоскливым голосом говорил