Сибирские огни № 10 - 1983

ции, не поменял свою прописку на столич­ ную? Ответ дает сама поэзия. Я из глубины России. Там все начинал с азов. По росе траву косил я, Натянув картуз отцов. На малиновой елани, У святого родника Я орудовал вилами, Ставил стог под облака. , Бия — быстрая дорога, от багра ладони жжет. Мой по бешеным порогам Пролетал кедровый плот. ‘ Этими строфами начинается одно из луч­ ших стихотворений поэта Георгия Конда­ кова, коренного жителя Алтая. На первый взгляд, поэт накрепко «¡прикован к траве околицы». И сюжет, и тема —чисто про­ винциальные. Но | глубина, естественность лирического чувства — неподдельны, ощу­ щение таежного пейзажа, которое накреп­ ко привязало бы иного поэта к его провин­ циальному «колышку», сообщает голосу Г. Кондакова своеобразную эмоциональную глубину, не могущую не вызвать ответного читательского сопереживания. И, кажется, летишь вместе с поэтом на плоту по алтай­ ской реке. И попадаешь далее в неторопли­ вую протоку воспоминаний: Там, в глубинке, пил я вволю Чистый воздух по утрам. Много лет работал в школе, Где в войну учился сам. Свой я этим перелескам, Этим ивам у реки. Ныне в каждой школе сельской Есть мои ученики. г Две последние строки окончательно ус­ покаивают течение поэтического чувства, придавая ему тот размах и ширину, кото­ рые заставляют начисто забыть о. том, что перед нами «провинциальный» поэт, а точ­ нее — поэт, живущий в глубинке. В двух последних строках — образное воплощение смысла человеческой жизни. Поет сумел сказать негромко, «о очень внятно о веч­ ном, непреходящем. ■ Голос поэта звучит здесь на той откро­ венной волне, которая дает ему -право быть достоянием всероссийской аудитории. И трудно сказать, что сталось бы с поэтом, если бы он оторвал себя от людей, с кото­ рыми прожита уже половина жизни, у ко­ торых он учился любить, верить, мечтать. Нет, «не бездарна та природа, не погиб еще тот край», и очень жаль, что нот долж­ ного почтения к провинции в статье иркут- ского поэта Анатолия Кобенкова. Да ведь именно от «провинциального» читателя и исходит безыскусность мироощущения — качества бесценного для истинного поэта. Без этого компонента поэзия мертва и дей­ ствительно провинциальна. Вспомним Фло­ бера: «Во всяких уловках и завязочках мы смыслим больше, чем когда бы то ни было. Нет, вот чего нам не хватает —внутренне­ го ,начала. Оно, это начало, в непосредственности мироощущения, мироощущения народного. Нравственно здорового и всегда оптимисти­ чного. В чем же его непосредственность? Во всем. Вот хотя бы такой пример. Идет с ра­ боты по улице сибирского шахтерского го­ родка еще нестарый человек в замасленной спецовке. Ветер проносит мимо то блеклые листья, то конфетные обертки. И вдруг юр­ кий, смелый городской воробей откуда-то сбоку —порх, у самой ноги. Человек при­ топнул ногой, рассмеявшись: —Ах ты, господи, чуть не наступил! В этом возгласе — такое естественное, необдуманное чувство! Не у каждого сто­ личного поэта есть в стихотворениях это жизнерадостное, бесхитростное ощущение, созвучие сердца и мысли. А ведь только подобное созвучие и делает поэзию близкой и понятной каждому. Любая неясность в восприятии поэтиче­ ского слова приводит к напряжению мысли, но отнюдь не сердца. Происходит нежела­ тельная перестановка. Работает ум, чувст­ ва же — в состоянии покоя. .Недаром же призывал великий учитель всех поэтов и критиков жечь именно сердца людей гла­ голом, а не мозг, не рассудок. Отсюда главное требование, предъявляемое к поэ­ зии,— безыскусность. Она не дает заплу­ тать поэтическому образу в лабиринтах читательских мыслей. Очень полезно, не мудрствуя лукаво, лю­ бому поэту посмотреть на себя со стороны глазами незнатока поэзии, но человека, как говорятся, трезвого, здравомыслящего. Хо­ тя бы глазами того же провинциального чи­ тателя. Как же поведет он себя, столкнув­ шись с такой вот аннотацией к поэтиче­ скому сборнику? «Поэт продолжает поиск более точных социально-психологических .координат свое­ го лирического героя... сюда вошли лучший стихотворения, написанные за 18 лет» Читатель поневоле готовится к серьезно­ му доверительному разговору с дальнево­ сточным поэтом, открывая его книжку (пя­ тую по счету). Вот одно из характерных для его почерка стихотворений — «Призна­ ние»: Начинаю явно молодеть! Устаю от старости грядущей. Зарекаюсь потревожить впредь Всех, кто есть, быстрей меня живущих. Сразу же настораживает нотка бодряче­ ства, самолюбования. И это самоуверенное словечко «явно». Пожалуй, довольно не­ скромно вот так прямо с порога. Но смот­ рим дальше. Может ли человек, молодея, уставать — «от старости прядущей?» Обыч­ ный человек —нет. Поэт же, желая во что бы то ни стало привлечь к себе внимание, пытается это сделать. И уже совсем непо­ нятно, как это возможно —переведем язык поэта на прешную прозу —не давать по­ коя все;и, кто живет быстрее поэта? Вольно или невольно делается ставка на то, чтобы ошеломить, потрясти слушателя своей «мя- тежностью» духа, «беспокойством» мьгслн. Отсюда — набор высоких, громких слов: «грядущий», «зарекаюсь», «всех, кто есть». И все это'—в одной строфе! Но чем даль­ ше в лес, тем больше дров. Пусть они стремятся из вчера. (?) Пусть спешат, едва успев проснуться. (1) Ну а мне, я чувствую, пора Приотстать и тихо оглянуться. В порыве мнимого вдохновения поэт йе замечает, что поэтическая мысль так и ос-* * Вячеслав Пушкин. Цветные сны. Дальиздат, Владивосток, 1981. Л