Сибирские огни № 10 - 1983

— Евсеич,— говорит он бригадиру,— у Прасковьи-то моей день рожденья скоро. Привет бы передать по радио? — А это уж ты с ним дело веди,— кивнул в мою сторону Евсеич. Я подал Миколке микрофон и сказал: — Поздравьте свою жену с праздником, несколько добрых слов ей скажите, а потом попросите исполнить по радио ее любимую песню. — «Ивушку». Она «Ивушку» любит,— заулыбался Миколка. Вцепившись немигающими глазами в микрофон, он откашлялся и сразу же капельки пота выступили на его морщинистом лбу, острый кадык заходил ходуном: — Здравствуй, Прасковыюшка! С приветом к тебе твой муж Ми­ кола Гуленко,— заговорил он хрипло, изо всех сил стараясь справиться- с волненьем, но безуспешно.— Во первых строках хочу сказать тебе, что рыбалим мы тут справно, так что ты за нас не переживай. А тебе, Прасковьюшка, от меня, мужа твоего, и от всех наших мужиков сер­ дечные поклоны и поздравленьица с праздничком твоим — с днем рожденья, значит. Вслушиваясь в корявые (но ничего — выбрать кое-что можно бу­ дет) слова Миколки-молодожена, я приоткрыл футляр магнитофона, чтобы через стеклянное окошко посмотреть, не задевает ли кассета о крышку, и вдруг с ужасом увидел, что вращается она быстро-быстро: пленка кончилась! И сразу же вспомнил, что, когда записывал брига­ дира дня два назад, решил не жалеть пленки и ее в кассете осталось чуть-чуть. Так что ничего, видно, ни полсловечка из взволнованной речи Миколки, так важной для него, не записалось. Разве лишь его покаш- ливанье да покряхтыванье. Если бы я мог, извинившись перед рыба­ ком, вставить в магнитофон другую кассету и попросить его сказать все-заново? Увы, это была последняя кассета... — Ты, Прасковьюшка, праздник-то свой грустью не омрачай,— говорил между тем Миколка уже посвободнее.— Ничего, что мы с то­ бой не вместе-то. Наше дело такое — рыбацкое... Что делать? Что делать-то? — лихорадочно думал я, чувствуя, как гаснет в душе вся радость от светлых дней, проведенных на рыбацкой тоне.— Прервать сейчас Миколку и сказать ему правду? Как ска- жешь-то? Ведь для него эти минуты — праздник. А кассеты в магнитофоне все крутятся и крутятся. Быстро-быстро и бесполезно. И безвозвратно падают в бездну, пропадают без следа нескладные и ласковые Миколкины слова: — Ну прощай, Прасковьюшка... До скорой уже встречи. И пусть твоя любимая «Ивушка» напомнит тебе обо мне, муже твоем Миколае Гуленко. Красный весь, взмокший, Миколка возвращает мне микрофон и го­ ворит устало: — Не обессудьте. Не приучены мы к разговорам. Нам легче пять заметов сделать, чем по этой штуковине,— ткнул пальцем в микро­ фон,— пять слов сказать. И зашагал к катеру-метчику, утюгом приткнувшемуся к берегу. А я смотрел ему вслед и не мог простить себе этих минут. Первый раз, пусть невольно, предал я то, что не однажды выручало меня из беды — дело свое. — Клещами из него слово не вытащишь, а тут, ишь ты, соловьем запел! Что любовь-то делает,— усмехнулся Евсеич и легонько обнял меня за плечи.— Ну давай прощаться, браток. Не поминай нас лихом и приезжай еще. Сам видишь, вольготно у нас, любо-мило... А чего Сонька-то мрачнее тучи? — прибавил вполголоса.— Поссорились, что ли? А с Соней и вправду что-то случилось. Молча сидит в лодке, не гля­ дя на нас, и там, где кончается изгиб бровей, пульсирует темная жил­ ка, приметная издали, как шрам. Неужели догадалась про Миколку? Да нет, откуда... И я говорю бригадиру первое, что пришло в голову: 8*