Сибирские огни № 10 - 1983

Чтоб съела подлая орда) Отец решил подмять страну — Сын дважды с войском приходил, он дважды начинал войну, Ты — дважды гибель заслужил. И кровь растерзанных копей, Рекою дымной растеклась, и кровь поверженных мужей В долине длинной собралась. С самим кааном Кан-Тадьи Теперь я встретиться хочу, все думы горькие свои Пересказать ему хочу. Начнет он воевать со мной — Себе накликает беду, не станет воевать со мной — Сама войною не пойду. Обидят — стану я золой, Согреют — стану я слугой. Ответ дадите мне какой! — Вот разговор какой вела, гостя у нас, Очы-Бала. Затем узорный, золотой вином наполненный чочой Очы-Бала мне поднесла, не брал — назад не приняла. В подарок привезла она великолепного вина. Что ж — отказаться от него!.. Что получилось из того — Проснулся утром — никого, как будто бы Очы-Бала В гостях у нас и не была...» Тут шестьдесят один сосуд молодки статные несут, Молодки статные несут, тут за одним другой сосуд Рядами длинными встают. Свинцовый полный тажуур, Просторный черный тажуур, из бычьей кожи тажуур, С плечами схожий тажуур. Любой возьми, встряхни в руках — полны не булькают они. Любой из них — бросай хоть как, ни капли не прольют они. Таким обилием вина душа каана смущена. Тут шестьдесят один сосуд руками легкими открыв. Чуть-чуть от каждого из них в чочой узорчатый налив. Как дудка — девушка стройна, как ветерок — легка она, Как речка — вьется и поет, каану чашку подает. Как сон, качается вино, красивых слов надев летит, Кедровник, высохший давно,— кудрявой хвоей шелестит, Как кость, засохшие кусты — качают новые листы. От ладно связанных речей — на сердце стало горячей, От складно сказанных речей — теперь стучит оно звончей. Принять узорный, золотой испить приветственный чочой Казн обязан, так око обычаем заведено. Отведав славного вина, отец-воитель удивлен, Цветочных запахов волна его окутала, как сон. Подмявший многих, исполин озер немало опростал, Испив чочой всего один — уже заметно пьяным стал: «Жаль, торопливою была, не дождалась Очы-Бала, Желаю с ней потолковать, железной цепью заковать!» Каан проголодался вдруг, кричит и гонит верных слуг, Сварили чтобы поскорей лесных и водяных зверей. От одного чочоя пьян, распоряжается каан: Он девяносто певунов звериным рыком распугал, Он восемьдесят плясунов, ногами топая, прогнал. «Сегодня только двух девиц желаю поглядеть,— сказал,— Сегодня только двух певиц послушать я хочу»,— сказал. Всех шестьдесят каанов он вином заставил угощать, Всех семьдесят каанов он заставил силой — пировать. «Сейчас не пить — когда же пить! Пускай нальют вина,— сказал,— Сейчас не есть —1когда же есть! Пусть мясо подают»,— сказал. И, проглотив второй чочой, сидел каан — совсем хмельной: «Народ поите аракой! Но помните наказ такой — Богатырю вручите меч, чтоб пьяным головы отсечь!» Такой наказ отдав, опять сам продолжает пировать. Сидит с ним рядом Ак-Дьала, смущенная жена пришла, Сам открывает золотой сосуд е веселой аракой... Простушка-девушка одна плясать осталась, песни петь, Она легка, она стройна, она — как солнечная медь. Густые волосы ее в косички крепко сплетены, Косички темные ее, как речки,— вьются вдоль спины. Глаза — черемухи черней, и в каждом тонет свет звезды. Лицо прекрасное свежей летящей радужной воды. «Откуда все же завелась, откуда девушка взялась! Посмотришь — вроде бы проста, а приглядишься — красота! Прикинешь — вроде не видна, присмотришься — сильна она!» — Каан толкует, удивлен, своим глазам не верит он.