Сибирские огни № 10 - 1983

для начала лечь на кобылу, тебе мой мастер полтретьедцать* плетей отпустит. А там посмотрим. Будешь в воровском заводе запираться — висеть тебе на дыбе. И насчет встряски и каленого железа я обещаю порадеть. Эй, Василий, начинай!.. Заплечному мастеру и его ловкому подручному дважды повторять приказ излишне. Не прошло и минуты, как Белокрылый без портков, в исподней рубахе, закатанной по плечи, утянутый сыромятными ремнями, уже лежал вниз лицом на кобыле и на него сверху тяжко, с хлыстом и посвистом легла первая плеть... * После заданного урока с исполосованной в клочья' до мясов спиной, в разодранной исподней рубахе, но в целых, для благопристойности, козлиных портах Хлопуша вновь был поставлен пред очи воеводы. На лице Хлопуши боль и страдание, но в глазах к воеводе ни капли зла или возмущения. Он сознавал свою вину, хотя ни в чем, по его мнению, не был виноват, и принимал пытку как неумолимую необходимость. Да и не впервой ему, как и каждому служилому тех жестоких времен, лежать иод плетями на кобыле. — Как вышло, говори!'—велит воевода.— Кто с тобой был в во­ ровском заводе? —1 Так, господине, было,— отвечал Хлопуша.— Как подошел час гнать лошадей на водопой к пролубям, я реку Яремке Лихому, стрель­ цу: выгоняй с десяток на волю да и гони, а больше не смей, не велено. Принялся он отвязывать поводья, а я замешкался... На конюшню наве­ дался Еремей Афанасьич, вашей милости сын, говорит: набрал бы ты, говорит, Хлопуша, малость белояровой пшеницы, коею мы, говорит, Орла прикармливаем, да отнес бы в мешке к Аввакуму в избу, пусть, говорит, опальные малость подпитаются, а то у них есть нечего, голод. А я ослу­ шаться сына вашей милости не посмел. Как он мне велел, я так и сделал. Нагреб малость пшеницы и пошел. А по пути меня бес попутал. Заместо того, чтоб унести пшеницу, как мне было велено, к Аввакуму в избу, я зашел в питейную и обменял зерно на горячее хлебное и выпил... А как вернулся, лошадей, исключая тех, что в дальних стойлах стояли, на конюшне уже не было, угнал их Яремка Лихой к пролубям. И моего коня он угнал тоже. Тут я, не замешкав, пошел на Нерчу. Вышел из острога, гляжу: табун угоняют на ту сторону. Я бегом к пролубям,— Яремка Лихой на льду лежит убитый, а коней ни одного. Тогда я, госпо­ дине, в острог бросился, в сполох ударил. Вот и все, больше мне приба­ вить нечего. — Так-так,— говорит воевода.— Одно из тебя выбили: пьянство­ вал! А говоришь, что воровского завода не было. А пьянь твоя — разве не воровской, завод? То-то и оно, в пытошную зря не поведут. Неповин­ ным здесь не место. Эй, Василий, не теряй время! Заговорил вор! Теперь ты его с жесточью попробуй, может, он и насовсем расколется. На дыбу его, сукина сына!.. 4 К тому, что было сказало после первой, легкой, пытки, Хлопуша ни слова не прибавил и после второй — с жесточью. Твердил одно: оплошка, а злого умысла не было! И Пашков, трезво про себя рассуждая, не мог не сознавать, что так оно и есть, оплошка! И оплошка не только со сто­ роны Хлопуши: и он, воевода, тоже в чем-то косвенно повинен. Хотя бы в том, что Хлопуша бил в сполошный колокол, а Афанасий Филиппович тем временем отсыпался на пуховом лежбище... В съезжей избе, куда после сыска вошел воевода, тихо, безмятежно и благолепно, как в церкви. По вечеру зажжены свечи. В красном углу перед ликами Христа, приснодевы Марии и Миколы Угодника, покрови­ теля всех православных, заброшенных судьбой в чужедальную сторону, * То есть 25.