Сибирские огни, № 9 - 1983

меня вложен часовой механизм и в него вложен часовой механизм, и в положенное время мы должны встретиться. Америка надеется, что каждый выполнит свой долг, Франция надеется, что каждый выполнит свой долг, Англия надеется, что каж­ дый выполнит свой долг,— каждый американский, и английский, и французский солдат. Но за каким чертом они позвали итальянцев? Видимо, и от них ждут выполнения долга. Мы идем, Лафайетт, и на полях Фландрии, там, где несчетными рядами стоят могильные кресты, расцветают маки. Так вздвойте же ряды крестов во славу маленькой старушки с гроссбухом, что день и ночь ведет свой счет и никогда не ошибается. О, трэ бьен, парле ву франсе, давай-ка, милашка, сделаемся с тобой! Конечно же, сделаемся, чего там — за пять франков, за десять франков, или еще лучше—за два. доллара? За два добрых старых американских доллара и стакан кукурузного виски? Господи, уж этот мне коньяк! Я всегда считал его отличным напитком, столько мне о нем говорили, а оказывается, он просто противный, дай-ка мне виски, и скажи, как ты отйосишься к сторонникам сухого закона? Милый мой, золотой, дорогой, хороший, ты устал, ты одинок, тебе нужна подружка, что ж, посиди за столиком, потом ложись в постель, только не очень-то задерживайся, а то сейчас в Париже полно таких ребят, как ты, так что, пожалуйста, не слишком задерживайся. Спрятанный под каким-то пологим холмом, возвышающимся над равниной, словно грудь женщины, спрятанный под этим холмом в нед­ рах никому не известного склада боеприпасов, притаился мой снаряд. Он готов. Поторапливайся, парень, поторапливайся, солдат, не опоздай, заканчивай все свои дела, у тебя осталось слишком мало времени. Напой мне, мамзель, какой-нибудь быстрый джазовый мотив, пусть он прозвучит в этом древнем городе. Спой мне про Жанну д’Арк, про тру-ля-ля, про мадемуазель из Армантьера. Спой про магазин «Лайфайетт», парле ву франсе. Вставай с постели и давай разнесем этот дом, будь он проклят, налейте коньяк в свои жилы и погасите свет, а подойдет рождество — забейте в барабаны и вылезайте из око­ пов, посмотрите, каков Париж ночью, все отлично, виски в моем брюхе, и маленькая старушка с гроссбухом, и она все считает, считает день и ночь, все быстрее и быстрее, все быстрее и шибче, все сильнее и резче, быстрее, быстрее... Он прилетит, шелестя, и рыча, и дрожа. Прилетит с воем и хохотом, с визгом и жалобным стоном. Подлетит так быстро, что ты поневоле выбросишь вперед руки и бросишься его обнимать. Еще он не появит­ ся, а ты его уже почувствуешь и напряжешься перед встречей, и в мо­ мент вашего слияния задрожит земля — твое вечное ложе. Тишина. Что же это, что это, господи? Вся жизнь погибла, вся жизнь впу­ стую, она стала ничем. В самый раз помолиться. Господи, упокой меня, возьми меня и спрячь, дай умереть, о господи, как я устал, как я уже мертв, сколько жизни уже ушло из меня и уходит, о господи, спрячь меня, даруй мне мир и покой. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ОН ПРОДОЛЖАЛ МОРЗИТЬ. Теперь уже не только из простого желания говорить, он продолжал морзить потому, что не решался остановиться, не решался задуматься. Даже боялся задать себе простейший вопрос: сколько времени потре­ буется, чтобы сестра поняла, что я делаю? Ибо он знал — на это мо­ гут уйти месяцы, годы если не весь остаток жизни. Весь остаток жизни морзить и морзить, когда достаточно было бы простого шепота, одно- го-единственного слова, двух-трех слогов, слетавших с губ, чтобы стало понятно, чего он хочет. Порой он думал, что впал в буйное помешательство, но, представ