Сибирские огни, № 9 - 1983

настал канун Нового года, тридцать первое декабря, хотя в действи­ тельности он, возможно, зря волновался, и было, например, четрертое июля или какое-то другое число. Он пересчитывал в уме все дни неде­ ли — от понедельника до воскресенья, называл все месяцы, и теперь решил отмечать праздники. Каждое воскресенье в полдень он отправ­ лялся на прогулку в какой-то лес под Парижем. Как-то весной, в дни отпуска, он гулял по этому лесу. Теперь же весна наступает в любой воскресный день, он надевает мундир и шагает по лесу, выпятив грудь, уверенно ступая и свободно размахивая руками. А в июле, когда на­ чался клев форели, он поехал в Грэнд Меза, к отцу, и обсудил с ним все дела. Им было о чем побеседовать, ведь со времени их последней встречи каждый узнал много нового. Так-то оно куда лучше, чем без конца расстраиваться, сказал отец. Ты так часто расстраиваешься, что перестал радоваться жизни. Разве смерть лучше? Только хотелось бы мне знать, как живется теперь твоей маме. Каждую ночь, летом и зимой, неделя за неделей, он ложился спать с Карин и нашептывал ей — благослови тебя господь, Карин, любимая, благослови тебя господь. Право, не знаю, что я стал бы делать по ночам без тебя. Все ушли, и если бы не ты, я был бы совсем одинок. Либо он обнимал ее, либо она его, и они всегда одновременно повора­ чивались с боку на бок. Они спали, тесно прижавшись друг к другу, и всю ночь он целовал ее во сне. Год — это чертовски много времени. Карин было девятнадцать в тот день — минуту назад,— когда он простился с ней на вокзале. Четыре месяца он пробыл в учебном лагере и одиннадцать во Франции. Значит, уже тогда она разменяла третий десяток? Потом, когда он разучился следить за временем, возможно, прошел еще год. Или два. А дальше годы покатятся быстро. Теперь Карин, наверное, уже исполнилось двадцать два —ведь прошло три года. Еще десять лет, и у нее появятся морщинки. Еще немного — поседеют волосы, и она превратится в по­ жилую даму, в старую старуху, а той девушки на вокзале словно ни­ когда и не было... Нет, неправда. Карин никогда не состарится. Ей все еще девятнад­ цать. Ей вечно будет девятнадцать. У нее сохранятся каштановые во­ лосы, и ясные глаза, и кожа, свежая, как дождь. Никогда он не даст ни одной морщинке прорезать ее лицо. Но оградить ее от этого может только он, больше никто на всей земле. Только с ним она навсегда останется молодой и красивой. В созданном им мире время будет не­ властно над нею, ибо оно течет по его велению, и всякое воскресенье в нем весна. Но где же может быть реальная Карин — та, что живет в действительном времени и пространстве? Пока он каждую ночь спит со своей девятнадцатилетней Карин, истинная Карин, возможно, жи­ вет с кем-то другим, возможно, у нее уже есть ребенок. Карин стала взрослой, она далеко и забыла его... Хотелось быть поближе к ней. Не для того чтобы увидеть ее — это невозможно, и не для того чтобы она увидела его. Хотелось только дышать с ней одним воздухом, жить с ней в одной стране. Он помнил приятное возбуждение, которое испытывал, отправляясь в дом старого Майка, в дом Карин. Чем ближе он подходил, тем сладостнее казался ему воздух. Он говорил себе —хоть и знал, что это не так,—будто воздух вокруг ее дома какой-то особенный, потому что она рядом. Вообще его не особенно занимало, куда он попал, куда его завез­ ли, но теперь, размечтавшись о Карин, он вдруг затосковал по родине. Внутренний голос кричал: «Почему я не в Америке, господи, почему не дома!» И, казалось, любой американец, кто бы он ни был,— это истин­ ный друг в отличие от любого англичанина или француза. Да и может ли быть иначе? Ведь он сам американец, Америка — его страна, там он родился, а все, кто за ее пределами,— чужие. Но потом он говорил себе —о чем ты печалишься? Ты никогда не сможешь ни видеть, ни говорить, ни ходить, и попади ты хоть в Турцию, хоть в Америку — не все ли равно,— не заметишь никакой разницы. И все-таки это было не