Сибирские огни, № 9 - 1983

лишившись этих рычагов? Он попытался перекатиться с боку на бок, но мышцы в обрубках ног не повиновались, а руки были отняты так высоко, что и плечи ни на что не годились. Он перестал думать о струпе и маске и стал изобретать способ повернуться. Ему удавалось слегка раскачать себя, но не больше. Может, тренируясь, он укрепит спину, бедра и плечи, подумал он. Может, через год, или пять, или двадцать лет он окрепнет, сумеет рас­ качиваться все сильнее и сильнее. И тогда наступит долгожданный день, и гоп-ля! — он перевернется на живот. Да, но если это будет сто­ ить ему жизни? Ведь трубки, вставленные в его легкие и желудок, сде­ ланы из металла, и вдруг под тяжестью его тела одна из них проткнет какой-нибудь жизненно важный орган. Если же эти трубки мягкие, скажем, резиновые, то, перевернувшись, он может зажать их и задох­ нуться. Но пока что результатом всех его ожесточенных усилий было лишь слабое раскачивание, он обливался потом, а от острой боли кружилась голова. Ему двадцать лет, а у него нет сил даже повернуться в посте­ ли. Да ведь он в жизни не болел и дня. Всегда был сильным и здоро­ вым, запросто поднимал ящик с шестьюдесятью буханками хлеба по полтора фунта каждая, легко вскидывал этот ящик на плечо и ставил на конвейер высотой в семь футов. И так каждую ночь, и не раз, а . сотни раз, и его плечи и бицепсы были тверды, как железо. А теперь он мог лишь слабо шевелить культями ног и чуть-чуть раскачиваться, точно ребенок, убаюкивающий сам себя. Внезапно он почувствовал сильную усталость. Притихнув, он ле­ жал и размышлял еще об одной своей ране — ее он обнаружил позже. Рана была в боку —небольшая, но, видимо, незаживающая. Культи его ног и рук зажили, на что ушло, вероятно, немало времени. И за все это время, за долгие недели и месяцы его призрачного кочевья между жизнью и смертью, рана в боку так и оставалась открытой. Он это заметил не сразу, но, заметив, ощутил в полной мере. Бинт был влажный, и влага сочилась тоненькой струйкой вдоль левого бока. И снова все вокруг мутнеет, но он знает — на сей раз это не обмо­ рок, нет, просто какое-то скольжение... Чернота в глазах сменяется пурпуром, затем сумеречной синевой. Наконец-то, и для него настал отдых. После стольких раздумий и тяжкого труда он лежит неподвиж­ но и твердит про себя: пусть все идет как идет. Раз от тебя так мало осталось,— велика ли важность, если что-то еще отмирает? Главное — спокойно лежать. Темнота изменилась, стала какой-то другой темно­ той. Беззвездные сумерки, беззвездная ночь. Совсем как дома. Как дома, по вечерам, когда стрекочат сверчки и квакают лягушки, и где-то мычит корова, и слышен собачий лай и гомон играющих детей. Крыса подкралась незаметно и, цепляясь своими маленькими ост­ рыми коготками, стала взбираться по его левой ноге. Это была крупная, бурая окопная крыса — в таких ребята швыряли саперными лопатками. Она пофыркивала и, торопливо обнюхивая его, разрывала повязку на его незаживающей ране. Он чувствовал прикосновение ее усиков, но сделать ничего не мог. Ему вспомнилось лицо одного прусского офицера, которого они однажды нашли в окопе. Они ворвались тогда в передовые окопы нем­ цев а этот окоп противник оставил за неделю или, быть может, за две недели до того. Продвигаясь вперед, они хлынули в него всей ротой. Тут-то им и попался этот прусский офицер в чине капитана. Одна нога его была поднята. Она распухла настолько, что облегавшая ее штанина, казалось, вот-вот лопнет по швам. Его лицо тоже вспухло. Усы еще были нафабрены. На шее капитана сидела жирная крыса. Все это они увидели, когда прыгнули .в окоп. Увидели блиндаж, где на­ ходился прусак, когда его накрыло. Его ногу, торчком устремленную вверх. Крысу. Кто-то вскрикнул, и вслед за ним все заорали, как сумасшедшие. Крыса встрепенулась и уставилась на них. Затем направилась к блин-