Сибирские огни, № 9 - 1983

— Я разговаривала по телефону с бухгалтерией, жаловалась, что гонорар задерживают, что я совсем без денег... Мне в голову не могло прийти, что ребенок все это слышит — он же спал! И что таким образом решит меня выручить! Обветрившими, загорелыми ручками мальчик закрывал лицо, он так стеснялся Лёли! Она заметила его маленькие обкусанные ногти, и вдруг острое чувство нежности затопило ее, горло сжало до боли, до удушья. Она гладила его торчащие, худенькие лопатки, целовала выго­ ревшую, пропахшую степным жарким солнцем макушку и утешала, и приговаривала так, что было слышно только ему: — Ну, не надо, не надо, маленький мой, не плачь — ты не виноват, ты — хороший, добрый, честный!.. Никогда никакие увлечения в жизни, аплодисменты и триумфы на сцене не вызывали в ней такой щемящей жалости и благодарности,, как к этому ребенку, за одну минуту он подарил ей столько тепла и счастья, сколько никто и никогда не давал. Нежность и влюбленность она испытывала не раз и всегда была нерасчетлива и открыта в них, но если чувство тускнело, становилось настолько пусто и тоскливо, что она спешила избавиться от него,— если же охладевали к ней, неутолен­ ная нежность и воспоминания доставляли жестокую, мучительную, не­ отвязную боль, она без конца прокручивала в памяти самое оскорби­ тельное и горькое. А боли она не любила, и очень, и спешила как можно скорее избавиться от нее, переключиться, забыть, будто ничего и не было — пустяки все! «Никаких встрясок, вовсе не к чему «на амбразу­ ры бросаться!» — с детства наставляла ее испытавшая на себе горе, и стыд, и разочарование несостоявшегося счастья Надежда Федоровна. Слезы стояли в Лёлиных глазах, вот-вот выльются, в горле застрял сухой комок, не проглотить его никак, а через тридцать минут надо быть в гримерной... слезы сейчас!., вот уж не вовремя, тушь, подводка. Лёля встала, глубоко вздохнула, прогоняя слезы, подколола выпадаю­ щий локон: — Простите! Я должна идти, часа через два вернусь, если буду задерживаться, позвоню, мамочка!.. Ну, не скучайте... 'Мам, умой Сашеньку, а с вашим сыном, Лидочка, все обстоит совсем наоборот, все с ним в полном порядке, у вас есть... я вам завидую... ну, пока! Она легко сбежала по лестнице, как всегда, презрев услуги лифта, шла по проспекту, тоже, как всегда, замечая устремленные на нее гла­ за, чувствуя блеск своих глаз и стараясь донести это состояние сжавшей горло нежности, стоящих у самых ресниц слез — до выхода на сцену... Но, в сущности, мамины гости — и смущенный, и такой провинциальный Борис, его молодая и так запустившая себя жена, и сам виновник — шестилетний гусар, чувствительный, пылкий ребенок, да и все это маленькое недоразумение, похожее на анекдот, уже вылетели из ее, причесанной под сеньору, головки... разве что вспомнится смешная, трогательная и нелепая сценка в компании, гостей развлечь: ...Взор надменный и отдал поклон. Обратясь к кавалеру, намеренно резко, Ты сказала: «И этот влюблен». И сейчас же в ответ что-то грянули струны... Она шла, молодая, беспечная и красивая женщина, но где-то в глубине души, почти в подсознании, гнездилась и точила непонятная боль, осадок от нелепой сцены. Безрасчетный порыв, щедрый и искрен­ ний, маленького человека, еще не искушенного ни корыстными наме­ рениями, ни желанием оградить свое существование от беспокойств и неприятностей, его открытая и радостная готовность — отдавать (прав­ да, пока что бездумная, младенческая) будоражили ее, она стремилась отогнать то гнетущее чувство, с каким теперь все чаще и чаще вгляды­ валась в свое отображение в зеркале, панически, с безумным страхом наблюдая прибавляющиеся следы бегущего времени, безнадежно пы­ таясь спастись от настигающей правды: несостоявшейся, в сущности, ни театральной, ни женской судьбы.