Сибирские огни, № 9 - 1983

рят неестественно, походки неестественные, либо развязные, вроде пьяных, либо скованные, как на суде... А что говорят, боже ^ой! Чушь какую-то несут, если же, случится, остроумное что-то, сразу слышно — чужие слова! Заученные, чужие слова, которые мне пытаются всучить как свои, выстраданные истины!.. А пьесы? Для кого ставят такие пьесы? Ведь большинство в зале умнее, глубже, серьезнее этих ваших героев, ведь в жизни-то нам приходится решать настоящие, серьезные проблемы, а со сцены кашу манную размазывают, выдавая это за проблемы... Не спорю, изредка случалось стоящую вещь видеть, но вдруг оказыва­ ется, что не по зубам она актерам — не привыкли к стоящим, настоящим веща'м... вот и подтягивают к своему уровню, чувствую — были, были здесь мысли, выложился драматург, но... рожки да ножки от всего его замысла остались. — Милый, тебе бы на обсуждении просмотра последней нашей премьеры выступить — в яблочко попал бы... но ак-те-ры здесь при чем? — Актеры, дорогая, тоже «Театр», и мне, зрителю, не интересно: «Кто виноват?» Мне нужна духовная пища, я за этим пришел. — Ты просто бездумный духовный потребитель, дорогой: если в театре тебе пришли в голову мысли, которые, как ты подозревал, одоле­ вали драматурга, а теперь одолевают тебя,— мы играли не зря, мы свое назначение — выполнили! — Вот и это — громкие фразы по поводу и без повода — тоже болезнь, прививаемая театром... а-а, ты — молодая женщина, тебе, пожалуй, можно еще и побаловаться этим пресловутым «самовыраже­ нием», а уж мужикам-то в такое играться — стыдно! Надежда Федоровна, на которой держался весь дом, пыталась и в этом примирить враждующие точки зрения, пересказывая очередную передачу «Очевидное — невероятное», где ученые рассказывали об ака­ демике Орбели, о том, что он устанавливал контакты между школой Ивана Петровича Павлова и школой Станиславского, что деление на «чистых физиков и лириков» давно не модно... но Лёля уже прочно ску­ чала с мужем, он был не интересен ей ни в какое время суток, даже— «когда спит»... А Сергей, похоже, не замечал, этого, свободного времени у него было меньше, чем у Лёли, и если домашние видели его, то, в основном, за пишущей машинкой, от стука которой у Лёли ломило виски, никакая роль не лезла в голову, она мечтала уехать в периферийный театр. Как раз к этому времени (такое всегда бывает в настоящей пьесе или в жизни) подоспел случай ее знакомста с сотрудником одного международного журнала, переводчиком с испанского и французского языков. Олег любил восточную поэзию, знал Превера, Рембо, переводил Гарсия Лорку, но Лёле читал его не в своем, а уже известном переводе: «...она ушла на рассвете. Кинжалы трефовых лилий вдогонку рубили ветер». ...Все, что у них происходило, носило печать таинственной и роковой встречи,' Лёля блаженствовала, устав от выверенной логики и прозаизма мужа. Сергей быстро понял случившееся, в глубине души был и оскорблен, и уязвлен, чувствовал то ненависть к Лёле, то пытался оправдать ее, однако, поразмыслив, решил, что и в дальнейшем возмож­ ны подобные происшествия из-за своей, как он объяснял Лёле, несов­ местимости с искусством, и предложил ей расстаться. Верный себе, после развода — поцеловал ее в щеку и, улыбаясь (чего ему стоила эта игра, этот «театр» в иронию — знала бы Лёля!), продекламировал, и совсем неплохо: Никогда не оглядывайся, иди, и молись в глубине Каэтану святому, и скажи ему в тишине, что теперь ни к чему — ни тебе, ни мне —встречаться наедине!.. Выучил Лорку?., а может, всегда знал, но не сумела она в те глу­ бины заглянуть, а он не спешил открыться?.. Загадочный математик! Других попыток ввести жизнь в разумное, супружеское русло она боль­ ше не предпринимала, вот разве только Вадим... но он был на шесть лет