Сибирские огни, № 8 - 1983

дали и купили две маленькие хатенки: в одну я, а в другую он со своей бабкой,— так нет, он ловко устроился, сбежал и поплевывает. Надоел ведь, наверное, вам пьянчуга проклятый, а, Лиля? Гоните-ка вы его в шею!» Я с ужасом вспомнила про Гальку. Ночевала я одна, в странно растерянном доме. На улице ударил мороз, я вставала закрыть форточку, замерзнув под одеялом. ГЛАВА 10 Думала, утром на кафедре будет стыдно взглянуть на Славикова — а оказалось ничего. Даже более того: вчерашнее нас как будто объеди­ нило против нашего унизителя. Славиков посмотрел на меня с состраданием; мол, бедная, сколько тебе приходится терпеть от этого изверга! И мне самой, послушно его взгляду, стало жалко себя. Я села за стол, опустив голову, всем своим видом призывая его подойти, утешить меня, пожалеть. Он понял, чутко вытянул шею и поднялся из-за стола. Проходя мимо меня, дотронулся до плеча, стиснул: мол, крепись, не пропадем. Я благодарно коснулась шекой его руки. Потом подняла глаза, и мы улыбнулись друг другу: товарищество униженных и оскорбленных. Расписание занятий в этот день было такое, что больше мы не уви­ делись: у меня на одну пару больше и в другом корпусе. И хотя заранее не договаривались, меня обидно задело, что Левка не дождался, ушел в такой трудный для меня день. Почему-то я рассчитывала на другое. И вот, прихожу домой — никого. И впредь никого ждать не при­ ходится. Отец, сумасшедший старый кобель, где-то пьет с моей бедной подружкой, а Мишка... Мишка больше не вернется. Ну и радоваться надо! — уговариваю я себя. Сделаю аборт, буду жить себе одна припеваючи. В комнате, конечно, беспорядок. Запутались нитки какие-то в ковре, по углам, где не хожено, пухлая пыль — все подробно высвечено издевательским закатным солнцем. И моя оброненная длинная волосина на ворсе ковра дыбится горбом, как шагающая гусеница, и сияет, прон­ зенная светом насквозь. Остригусь,— придумала я. Вынула шпильки, выпустила на грудь свою экзотическую косу, этот уникальный анахронизм, постояла перед зеркалом и твердо реши­ ла: остригусь. В знак прощания. В знак траура, может быть. Я поискала в себе глубокого, трагического чувства, какое полага­ лось к одиночеству, и не'нашла. Только лениво шевелились скучные, муторные волны уныния. Мне стало страшно: я гибну. Я старею, и чувства мои износились и распались, как у стариков. Бабка Феня из всей своей жизни затвер­ дила лишь две-три истории и без конца их рассказывала, умиляясь и топя глаза в морщинках. Всю остальную жизнь она за трудами пропус­ тила и не запомнила — как и не было ее. Неужели и мне теперь бесчувственно жить вслед заботам, которые тащат куда-то в слепую тьму, однообразно повторяясь: зима — лето, зима —лето... И жить лень, и умирать неприятно. И не будет больше никогда свежего, острого — детского: цветы в палисаднике, и я, маленькая и толстая, сижу в них, срываю нежный лепесток — и он дрожит, дрожит — не то сам живой, не то от жары, не то от света, который просачивается сквозь его нежную кожицу на