Сибирские огни, № 8 - 1983

минутой молчания-пропасть все безнадежнее углублялась, и все труднее Оулу ее перешагнуть. «Ну и пусть», — расстроилась я. И немного позже: «А он ведь и рправду дикарь»,—так подумала с неприязнью и неотплаченной обидой. Это чувство неотплаченной обиды, появившись, тотчас начало расти, как на дрожжах, в возмещение моей вины. Опять та сварливая бабенка во мне уперла руки в боки, сощурила глаза и возмутилась: сам изменил, сам же меня и бросил, ни слова не сказав, а я осталась бере­ менная — кстати, ведь далее не спросит, как у меня дела, какие новости, как я себя чувствую — а туда же распоряжаться, людей посреди улицы расшвыривать — да кто он такой? Ишь! Мрачное, нехорошее чувство к Мишке заполнило меня и вытеснило все, что было бесспорным час назад. А он молчал и почему-то не вме­ шивался, как будто оробел, перед неизвестным оружием и ждал в сторонке, как оно выстрелит. Вначале, когда мы только прибежали домой, без слов примиренные, было ясно, что это — возвращение. А теперь вдруг все изменилось — как, когда только успело? — изменилось назад, как будто фигуры вернулись в предыдущую позицию, а все произошедшее здесь сегодня потеряло значение, став просто слабым местным отступлением, ничего не изменившим в положении фронтов. Я подумала: «Хорошо, что не успела предложить: пойдем к дяде Гоше, заберем твой чемодан». Конечно же, он сказал, что есть не хочет. Ну, и я тоже не хочу. Я прошла в комнату и села в кресло. Я молчала с учтивой миной, как хозяйка, которая ждет, когда же гость сообразит, что уже пора уходить Наконец мое насмешливое выжидание стало демонстративным, а Мишка все не мог взять власть в свои руки, как будто устал или заболел. Он в каком-то заторможенном состоянии слонялся по комнате и вдруг не к месту пробормотал, что надо бы поставить внутренний запор на дверь. Я на это рассмеялась с веселой, добродушной даже издевкой: — Это зачем? Чтобы я топталась под дверью и не могла попасть в дом, когда тебе это надо? — Я, сама не знаю как, взяла циничный такой тон: мол, мы с тобой товарищи, мы друг друга предали, но не в претен­ зии друг к другу и ко всякому последующему предательству сможем отнестись с таким же пониманием, с веселым ироничным пониманием. Вот этот тон и добил Мишку. Я будто знала, куда и как бить. Будто нарочно. Он тяжело оделся в прихожей, настолько подкошенный, что насилу проговорил: «Я пошел»,—и голосом не оставил мне никакой возмож­ ности что-нибудь изменить Впрочем, я и не собиралась менять. «Ка­ тись колбаской!»— подумала я, отвернувшись с равнодушием раньше, чем он вышел. Дверь закрылась, я заревела, завыла в несчастье своей гордости. Ненавидела Мишку. Славикова ненавидела. Отца и пововсе. И себя, конечно. Отплакавшись, я неприкаянно побрела по пустому дому и обнару­ жила письмо — в прихожей — от матери, опять распечатанное и про­ читанное отцом. Мать писала, что здоровье плохое, совсем разболелась, а тут еще душу изводит, что бабка Феня лежит у Вити, мучает людей. Вот такую обузу она взвалила на младшенького своего. «И никакой даже радости нет, "что наконец-то в тишине да в чистоте живу. А этот клоп присосался к вам, ему-то что: ни бабки Фени теперь, ни работы никакой —живет, наверное, и в ус не дует. Еще и пьет, конечно: деньги все, что были дома, с собой прихватил. Я иной раз доведу себя, все злюсь и места себе не нахожу: взять бы его, как нашкодившего котенка —да носом, носом, вот пусть бы забрал свою бабку Феню да отделился, дом бы про­ ба