Сибирские огни, № 8 - 1983

•вают для-второй смены — йн хвать с 'ч'уЖого стола кусок масла или" Кот­ лету — и сожрет. Уж и били его, а ему хоть бы что — главное, котлета уже внутри, не выковырнешь, а остальное — будь что будет. Насмерть не убьют: армия не тюрьма, а всякие там осуждения, перестоит навы­ тяжку перед взводом, похлопает глазами —и как с гуся вода. Стыда у пего не было совсем. Я пробовал допытаться: на чем он, такой, держится. И он мне с полным убеждением ответил: «Раз я хочу — значит, это хо­ рошо». У него другой мерки не было, только «хочу» или «не хочу». По-своему был невинный, как младенец—он же не виноват, что ему хо­ чется. И тут же в курилке подходит, садится к общим разговорам как ни в чем не бывало — не п о н и м а е т . Даже кошка, говорят, знает, чье мясо съела, а этот—не знал! Твою котлету сожрет — и к тебе же по­ дойдет сигарету стрельнуть. Искренне не понимал. Отец, смотрю, голову опустил, лоб нахмурил. И мне почему-то не по себе- Я думаю: а к чему это Мишка многозначительно глянул на меня, когда говорил «Я все чаще про него вспоминаю в последнее вре­ мя»? — И вот я представил, он вернулся из армии и женился,— продол­ жает Мишка.— И что у него будет за жизнь. С одной стороны, ни от какого лишнего удовольствия отказаться ему и в голову не придет — ну, там, от выпивки, от бабы, если подвернется (я опустила голову), х другой стороны,—жена недовольна и ставит ультиматум: или я или то, остальное. А он не поймет, почему он должен выбирать что-то одно: ведь он хочет и то и другое. И чтобы не отказать себе ни в том, ни в другом, вожмет голову в плечи, глаза зажмурит, дурачком прикинется, и делай с ним что хочешь: бей, разговоры разговаривай — Васька слу­ шает да ест... Отец кашлянул и тихо, с обидой сказал: — Что ты, Миша, от меня хочешь?.. Ведь я ушел от жены. ...Осво­ бодил. — Вот и хорошо, Борис Ермолаевич, что вы меня поняли! — горячо подхватил Мишка и набрал полную грудь воздуха, входя в отрадную для него среду обитания: жесткую, но полную откровенность. О, уж это была его стихия: прямота. Собственно говоря, другого разговора он и не признавал — только кровавый, на полном раскрытии,— Только не думайте, что эта история касается вас одного. В каждом из нас сидит такой любитель удовольствий, и надо уметь это признать. Дальше оста­ нется только победить его. Это и будет выход. А ваше бегство—не вы­ ход. Бегством вы опять же только себе облегчения ищете. Вместо того, чтобы воспользоваться... Отец перебил Мишку, подняв голос на октаву, и тоном бедного, но гордого человека заявил: — Не беспокойся, Миша!.. И ты, Лиля. Не беспокойтесь. Завтра я уйду к Анатолию. — Ну, вот,— огорчился Мишка.—Что ж вы, Борис Ермолаевич... Ведь я не к тому. Я же разобраться хотел. Даже больше для себя, чем для вас. — Вот-вот,— все тем же дрожащим фальцетом продолжал отец,— я и говорю: не надо вам про это думать, беспокоиться, завтра я вас освобожу. С Мишкой так нельзя. Это ж, оказывается, он, милыи человек, все ходил и думал, как лучше поступить бедному старику в такой трудный момент жизни. Я ринулась на защиту: . — Папа! Ты, похоже, допился до полного маразма, с тобой по-че­ ловечески уже невозможно говорить! — Вот-вот,— кивает отец, прищурившись в угол,— вот завтра я и... Я рывком встала и ушла на кухню, меня трясло. Мишка включил телевизор. Сейчас он, как улитка, вберется в свои чёрный ящик — и не выковырнешь. Только-только показался и опять туда. Не все выживают в его среде, но и он задыхается в чужой, в уклон­ яй.