Сибирские огни, № 8 - 1983

— Ничего я в вашей жизни не понимаю,— с осуждением сказал отец. — Ну, не понимаешь —что ж теперь,— сердито буркнула я. . Потом-он опять дергал меня за рукав, оглядываясь назад, показывал пальцем вслед удаляющимся спинам, и невразумительно толковал про Гальку, мою школьную подружку, которая бегала ко мне списывать уро­ ки и которую потом, классе в восьмом, родители от позора отправили в город к родне —она вроде как должна была родить. Вслед за отцовым указательным пальцем я бессмысленно глядела в спины и наконец выделила: в выгоревшем синем пальтишке детского фасона удалялось существо —из тех, что узнаваемы за версту: иссох­ шие, неприкаянные, равнодушные ко всему на свете, кроме выпивки. — Ну и что, — недовольно проворчала я, —гнаться за ней, что ли? Отец пожал плечами и поплелся за мной дальше. Мне бы взять на себя труд: присмотреться к нему, прислушаться, что у него на уме, в отчаявшейся его, пьяной и глупой седой голове! Обратить бы внимание, что он идет и все еще украдкой оглядывается назад —но я была так поглощена своими заботами, а отец был мне только помехой. К тому же напоминание о Гальке обдавало меня неуют­ ным холодком (почему —я поняла много позже), и мне не хотелось стынуть на ветру этого напоминания. Он-таки разыскал потом эту Гальку. И я оттирала одеколоном с холодильника кривую надпись: «Привет подружке Лиле. Галька», сде­ ланную по-хулигански моим фломастером, в моей квартире, без моего ведома и (я надеюсь) скрытно от моего отца. Я, когда оттирала, свирепея сочиняла, в какой форме предъявлю отцу гневный свой счет за его гостью —да не пришлось. Но это позднее. Мы пришли в гастроном, я велела ему стать в очередь к прилавку, а сама пошла выбить чек, а он еще пробормотал: — Господи, вся дрянь бездомная стекается в город! И имел в виду скорее себя, горемычного, чем Гальку. Я ничего не ответила. Возвращались домой —ни словечка не проронили. А дома отец опять не утерпел, встрял со своим наблюдением: — Во, а Михаила-то нет! Шел домой — а дома нет! — А то я не вижу,—мрачно съязвила я. — ...Ох и копоть же в городе вашем: лицо аж стягивает, сажи-то что на него налипло. — Да уж конечно, у вас лучше. Хорошо, что существует телевизор. Включил его и как спрятался. Суббота, передачи спасительные, хоть все подряд смотри. Мишка пришел поздно вечером. Пришел, ненаглядный мой, утраченный... Я сидела в кресле и робко подняла глаза —осторожно, чтобы не спугнуть явление, пусть подольше продержится —призрак, тень, будущее мое воспоминание. А он мне улыбнулся... Я чуть не задохнулась. Правда, он улыбнулся немножечко, и к тому же улыбка была не отдельной для меня, а общей —мне и отцу. Но все-таки. Он присел к нашему телевизору, но вскоре обозвал происходящее в этом ящике глупостью. Я радостно почувствовала в нем какой-то не­ терпеливый умысел —это касалось нас, Мишка был с нами, а не сам по себе. И действительно, у него был и отцу накоплен разговор. Он дождался паузы в телевизоре, выключил и, прохаживаясь по комнате —руки в кар­ манах,—заговорил. — У нас в армии, Борис Ермолаевич, был один парень — я все чаще про него вспоминаю в последнее время. Воришка — но очень странный: из столовой, например, выходим с обеда, а в это время накры-