Сибирские огни, № 8 - 1983

А отец человек про с т ойон , я думаю, и представить себе не мой, как это: задуматься — и чтобы все кругом ходили на цыпочках и гово­ рили шепотом. Другое дело, если бы человек заболел, лежал бы в бес­ памятстве. Или там, к примеру, пьяный, без чувств — это он очень даже мог понять, тут уж какой с человека спрос. Но если трезвый и здоро­ вый —и такое?! Это было непонятно, и он, видимо, этому не поверил, истолковав по-своему: что зять возражает против его, Бориса Ермолаевича, присут­ ствия в доме. Вернувшись с хлебом, я нашла его на кухне: сидел замерев и шею вытянув. И ужинали мы^вдвоем, бёз Мишки. Это было отцу и вовсе непонят­ но, а я ничего не объясняла, ела молчком. Не было у меня сил на раз­ говоры. Разве могла я предвидеть, чем все это для него кончится? Знал бы, где упасть,— соломки б подстелил. И вот я лежу ночью в постели и делаю магические опыты. Я вспоминаю, сильно и мучительно, всю люб о в ь , чтобы симпа­ тически вернуть ее назад, приворожить, удержать на привязи воспоми­ наний — чтоб не уходила. Чтоб знала: здесь ее место. • Магия тем сильнее, чем сильнее я в с помню. Я стараюсь вспомнить сильно . Я смотрю на его лицо в зернистом сумраке ночи. Мне жаль, что человек не может вместить все присущие ему свойст­ ва одновременно, а только по очереди, расставаясь с одними ради следу­ ющих, пробегая, стадию за стадией, круг своей жизни. Я всматриваюсь в его привычное лицо, пытаюсь разглядеть в нем того восьмиклассника Мишку Дорохова, моего яростного врага, клокочущего от жара внутри, но не могу, не могу разглядеть за позднейшими наслоениями. Тот Мишка не накладывается на этого, он живет отдельно, и мне надо закрыть глаза, чтобы вспомнить его. Вот, вижу. У воспоминания, как и у сна, скупое освещение: теплится свечечка близ самой главной точки, а все остальное в сумраке, и детали неразличимы, как в темной русской избе. Не помню уже, как выглядел наш класс, сколько было окон, и на какой парте я сидела, и где стоял стол учителя — сумерки, не разобрать. Но идет урок пения. А по пению у нас был неприкаянный один мужичонка; немного играл на баяне— его и позвали в школу. Он стеснялся, что учит пению, не зная отродясь нотной грамоты. Он боялся, он старался, как мог. «И где б ни ходил он, повсюду носил он солдатский простой коте­ лок»,— угрюмо пел хором наш восьмой класс, сидя за тесными партами. — Нет, ну что мы такое поем! — заныла я в паузе. — А что петь? — робко спросил баянист. — Ну, есть же на свете какая-то настоящая музыка! —• страдальче­ ски воскликнула я. Баянист пожал плечами и виновато понурился. — Оперу ей спойте! — подсказал Мишка Дорохов, и весь класс ог­ лянулся на меня с любопытством и осуждением. Среди поля слабых глаз — как протуберанец, горел ненавидящий взгляд Дорохова. Я зажмуриваюсь: мне сейчас, при воспоминании, страшно и стыдно. И после того — как ни проходит мимо этот Мишка Дорохов, подни­ мет брови и, как бы вдруг заметив меня: «О, мадам! Как жизнь в ари­ стократических кругах?» И шествует дальше, не обратив внимания на свой вопрос. А я остаюсь, вся в пламени позора. Мишка был прав, прав: да, была во мне эта «аристократическая» претензия. Но что же мне было делать, снедала меня тоска по д р у г о й жизни! Ведь невозможно было допустить, что до конца дней —эти куры, утки, свиньи, и таскать воду из колодца на пойло, и выходить в буран зимой, цеплять навильник сена, прищуривая глаза от сенной трухи и ко­ лючего снега, что струйками просверливал щели холодного пригона,, и