Сибирские огни, № 8 - 1983

ночь-то, наверное, не спала от обиды, а только успела задремать — звонок. А сколько таких ночей было у мамы! Я помню. Плачет всю ночь, давится в подушку, кричит на отца шепотом (чтобы нас не разбудить) и корит, потом всхлипывает уже без слез, койка вздрагивает— а он ни­ чем не может ее успокоить, потому что действительно виноват —не оп­ равдаешься, и изменить-то ничего не может в своей гиблой жизни и в своем пропащем характере. За это он ее и возненавидел —за свою неискупимую вину. И научил­ ся злобно отвечать на ее упреки, и уж тогда они стали упражняться в несправедливостях, а сперва отец только молчал. Она плачет, мучает­ с я— а он молчит—.и не утешает ее. Не успеет она нахлюпаться и задре­ мать — а уж рассветает: вставать, корову доить, в стадо прогонять, и ос­ тальная круговерть работы —до самой темноты. А мне нет бы встать да подоить за нее корову —я ее мысленно пожалею и дальше сплю, мне спать слаще. Вот и наверху будильник зазвонил: Ольга. Слышно было, как она встала —и тут же включила музыку. Вот кто молодец, вот кого не пожа­ леешь. Она делала под эту музыку зарядку минут двадцать, никак не меньше: прыгала и бегала на месте, ритмично сотрясая потолок (наш стеллаж чуть подрагивал), и громко, с какими-то радостными вскрика­ ми дышала. Потом у нее зашумел душ, и от этого здесь внизу загудело в трубах, но вскоре наладилось и перестало. Потом хлопнула дверь наверху, и Ольга заспешила по лестнице вниз. Тут отец вдруг встал с раскладушки и подкрался к окну. Я сообра­ зила: пошел посмотреть на эту диву, на карлу эту чудную, как она вы­ порхнет из подъезда. Значит, и он проследил весь ее утренний комплекс. Мне стало смешно: вот ведь у него горе —а ему любопытно. Я вспом­ нила, как он вчера смотрел на Ольгу у телефона: видно было, что несо­ ответствие ее возраста и вида причиняло ему какое-то неудобство, какое- то, может, даже страдание и обиду. И вот: поднялся, смотрит. Скосился вниз, как любопытный медведь. А я тоже хороша: жизнь кувырком, а я развлекаюсь, глядя на него. Пораженный в самое свое воображение, он отошел от окна и снова влез под одеяло. ...Они с матерью в молодости тоже собирались жить по-новому: красиво и необычно. Да жизнь как-то незаметно их победила и вогнала в колею. Мать стала бабой. Он стал мужиком. А ведь они были передовая молодежь культурной революции, родились в семнадцатом году, кончили семилетку и работали на «чистых» должностях: мать в конторе колхоза, отец — счетоводом на кирпичном заводе. Активистами были, боролись с темнотой, невежеством и религией. А потом все эти гармошки-частушки —и копилась, копилась отцова вина,—и до того дошло, что, когда началась война, он чуть не с облегче­ нием, чуть -не с радостью ушел: избавился. Думал: может, хоть убьют. Это он как-то спьяну в обиде проговорился. Мол, я от матери за всю жизнь слова доброго не услыхал. •- И прочее. — Лиля...— тихо позвал он и привстал, скрипнув раскладушкой. — Что? — вдруг Мишка опередил шепотом —чтобы, значит, не дать меня разбудить. Выходит, тоже не спал. Веселая жизнь! — На работу все ушли! — беспокойно прошептал отец. — Ей к половине одиннадцатого. Я ревниво вслушиваюсь, к а к он обо мне говорит, как он говорит «ей»? И вот: он хорошо говорит «ей», он как родной говорит «ей»! Что же это, ничего не понимаю... — А. А чё не спишь? — Так... — Красота-то какая: утро, а в избе тепло, не надо вставать топить. Мишка не ответил.