Сибирские огни, № 8 - 1983

«Мне нравится, когда девушка делает маникюр (или не делает —в за­ висимости от того, что он видел на ее ногтях)». Девочки были, в общем-то, хорошие, ни одна из них даже не бросила его после этих слов посреди зала, кротко дотанцовывая с поругателем до конца музыки. Со следующего танца он начинал свой опыт с другой. Что его особенно удивляло: ни одна из них не была готова к его коварст­ ву—это значило, что униженные не предостерегали своих подруг, не спасали их — вот чего он не мог простить этим «товарищеским» девуш­ кам. И этим оправдывал свою бесчеловечность. А между тем ему было семнадцать лет, и по ночам его будили сны... Кто-то его надоумил: «Надо наняться в театр работником сцены: там зги ненасытные акулы-актрисы просто бросаются на свеженьких моло­ деньких мальчиков. Вот один осветитель рассказывал...» Мишка тайком пошел устраиваться в театр. Его взяли пожарником. Он, презирая себя и отрекшись от себя, презренного, нарочно вертелся под ногами в отчаянном ожидании, когда хоть какая-нибудь старая «аку­ ла», проходя мимо и рассеянно взглянув, вдруг приостановится, усмех­ нется и подойдет медленной раскачивающейся походкой. Через две недели он уволился, возненавидев их всех до одной, этих «заезженных кляч», уставших, проходящих мимо него, как мимо стенки. Потом было совсем плохо: он нашел-таки. И говорил: до конца дней не простит себе, потому что женщина была пьяноватая, немолодая, платье от летнего пота взялось на подоле жестяными складками, барак был под снос, а дверь она забыла запереть —и неожиданно вошел маль­ чик, сын, он заплакал, ему было лет семь, а когда Мишка вырвался на­ ружу, был закат, и возле барака на скамейке какой-то мужик в майке играл на аккордеоне медленный фокстрот «Цветущий май». Мишка старался вытравить из памяти тот день и то отвращение, но этот унылый мужик со своим «Цветущим маем» преследовал его потом, как призрак, а он-то и был тоскливее всего. Правда, к девушкам своим в ПТУ с их общественной активностью Мишка после этого стал относиться как-то примиреннее. И даже готов был простить им наивную любовь к танцам. Вообще с этого момента он как бы поутих, обнаружив, что дело обстоит совсем не так: «все кругом плохо, а он сам хороший». Увы, дело обстояло совсем не так. ; — У него ошибка! — говорит цепкий маленький Чебада. — Где? —я с ученическим страхом гляжу на доску: шляпа, про­ спала! Чебада выходит к доске и выводит решение на дорогу- Козлов спо­ койно отступает: тут нет самолюбия, важна лишь истина. Хорошие ребята, у них умные глаза. Я оглядываюсь на аудиторию — у них умные глаза, но —тихие. Правильно, зачем в математике ярость? А я ярости хочу, я вглядываюсь в лица, мне нестерпимо захотелось, чтоб было хоть одно среди них, похожее на то, воспаленное, насмешли­ вое, взятое ранней усталостью,—но нет среди них такого, нет моего Мишки. Мне так обидно становится, что я пропустила несколько лет его жизни, как будто долгожданный фильм показали без меня и больше ни­ когда не повторят. А я хотела бы присвоить всю его жизнь, ревниво при­ сутствовать при каждом его шаге, потому что я люблю каждый его шаг —да, каждый, и все то, что я сейчас вспоминала в помощь своему отвращению,— и это все я люблю, и мне хоть впору приговаривай, как мать над своим плачущим ребенком: «Мое, мое, никому не отдам, ни­ кому...» И каково же придется мне отдавать его теперешнего, моего, если я до сих пор неутешна о тех годах, что он прожил без меня! Тут весь ужас этой угрозы открывается передо мной: уйдет Мишка! Я внутренне закатываюсь в какой-то душевной судороге отчаяния, мне хочется закричать, побежать куда-то, что-то делать!.. Я сжимаю ладонями лицо, бросаю студентам: «Я сию минуту» и бро