Сибирские огни, № 8 - 1983

Хоть он и не родился там, а был приезжий. Он проучился со мной только восьмой и немножко девятый класс. Он был темным ребусом, не поддающимся разгадке. Теперь-то я знаю, почему они с матерью появи­ лись у нас в селе и почему потом исчезли. Мать была в юности, в войну, в концлагере. Мишка говорил, лучше ей было не оставаться живой. Он говорил, у древних китайцев было четыре оценки существования: жизнь полная, жизнь ущербная, смерть и жизнь под гнетом. Выходило, жить под гнетом хуже смерти. «А они там выбирали жить...» Она была горожанка, но когда освободили, в городе не смогла; боя­ лась давки и скопления людей. И переезжала из деревни в деревню— ни кола, ни двора. Не хотела ни к чему привязываться. Не знаю, как смог у нее родиться Мишка —ведь душа ее омертвела ради уделения жизни. Как бы то ни было — родился. Но он не был од­ ним из нас. Непостижимое существо, я и сейчас не могу проникнуть в этот ноумен и лишь кое-как состряпала себе доступный моему понима­ нию образ и успокоилась, как успокаивается малый ребенок, которому объяснили, откуда он взялся. Дескать, плыло по речке бревно, а на брев­ не сидел он, малыш. Родители увидели с берега, папа бросился в воду и достал малыша — вот откуда он и взялся. Я теперь пытаюсь вспомнить, почему я не полюбила его сразу, тогда еще? В кого-то ведь я влюблялась —сейчас и забыла, в кого. В каких-то смазливых мальчиков, почему же не в него — ведь он был е д ин с т в е н - н ы й, неужели я не видела? Я напрягаюсь, счищаю с памяти археологический слой позднейших наносов, я хочу вспомнить его тогдашнего. Вот, вижу: гАицо, как будто опухшее — от утомления? от отвращения? от яда. Он был отравлен. Как будто его мучила аллергия ко всей решительно жизни —мешки под гла­ зами, воспаленный взгляд —сколько раз у меня пробегал холодок по ко­ же, когда я натыкалась на этот сквозящий, наполненный энергией нена­ висти взгляд. Он был очень взрослый, да ни у кого из взрослых я не ви­ дела такого лица —он глядел как из бездны —как это по-латыни: де профундис... Его боялись. Вилась, как мошкарный рой, свита рабов, на­ деясь вблизи него утаиться от обстрела его насмешек. Но зря —он и их доставал и язвил — и как только не сварился в своей ненависти? —кипел в ней. И как бы я могла полюбить его? —да ведь мне пуще всех не было от него пощады. Нет, мы не свою жизнь живем, мы родительскую доживаем, пупови­ на не отсыхает. Это при рождении Мишке досталась надорванная душа матери, и до сих пор он заращивает и не может зарастить. Кажется, я начинаю понимать, что он имел в виду, когда говорил: «Я удочерил На­ ташку с радостью —все равно мне не отважиться на собственного ре­ бенка, мне было бы страшно за него...» И правильно, он страшный чело­ век, де профундис, и хорошо, что мы, наконец, расстанемся, хватит! Я уже сыта этим житьем, этим страхом и постоянной подотчетностью! Шагу не ступишь без того, чтобы он не разглядывал этот шаг под мик­ роскопом: а не примешалось ли тут какой подлинки? А если рассмотреть его жизнь? И сложить все его поступки в один портрет? Ведь он и сам рассказывал о себе с некоторым содроганием... Когда его мать (царство ей небесное!) снялась из нашего села в следующее, он бросил девятый класс и поехал в город в ПТУ. Вот как он развлекался в те времена. Придет в горсад, сядет на скамейку, лениво откинувшись, и охотится на «вешалок». Так он их обозначил —тех,' что служили своим тряпкам преданными вешалками. У них еще у всех оди­ наково брезгливые мордочки: мол, боже мой, ну что за серость кругом! Итак, сидит он, в/твидовом поношенном пиджаке, и скучно глядит по сторонам. Он дает «вешалке»‘пройти мимо, потом вскакивает, догоняет, останавливается перед ней и с деловитым восхищением разглядывает, как художник свою модель, и одержимо бормочет: «Какая удача, боже... здесь, в этой дыре!..» И как' бы опомнившись на миг, бросает моляще: «Извините, ради бога, я с Мосфильма!» и снова впадает в неудержимый