Сибирские огни, № 8 - 1983

важное умение — умение сострадать лю­ дям, умение чувствовать чужую боль как свою. Лишаясь этого умения, человек лиша­ ется и душевной цельности. Медицинская фактура рассказа помогает автору доказать это с большой убеди­ тельностью. Вспомним, как много теоретизировал, рассуждая о смерти, «экзистенциалист» Са- ломатин и насколько далеки от жизни были его умствования. Для доктора из рассказа «Побег» смерть и страдания людей постоянно на глазах; более того, они в его профессии — дело до­ вольно обычное и постоянно испытывают врача на духовную стойкость. Не случайно именно отношение к смерти становится в рассказе Курносенко мерилом моральной и нравственной ценности. В начале произведения мы видим еще только начинающего самостоятельную практику юного доктора, готового беско­ рыстным своим участием помочь всем и вся. И для него пока «любая смерть — это итог всех, всего человечества». Но со вре­ менем настает самое, наверное, страшное для врача (да только ли для врача!) — привыкание, привыкание к чужой боли, чу­ жой беде, чужой смерти. А с привыканием возникает та самая отчужденность, кото­ рая приводит к болезненной раздвоенности сознания, когда личное перестает совпа­ дать с общественным, а профессиональное мастерство лишается одухотворенности. «Снаружи, как врач, как представитель рода, я знаю: человеку надо умирать. Мне жалко, но я разрешаю. Покачаю головой: десять тысяч, надо же! Но ничего, приму. А когда это брат? Дочь? Когда он — я? В том-то и собака. Я могу поверить в лю­ бую смерть. Даже Тани (это моя жена) по­ верю, хоть и меньше, чем в чью-либо еще. А в свою — нет. Потому что боюсь. Отвер­ нусь, зажмурюсь, в иллюзию, в дым, в «де­ сять тысяч» поверю, в любое поверю вранье — лишь бы жить, лишь бы не вы­ таскивать голову из-под крыла». И так же, как перед Маниным, Салома- тиным, Хаёриным, осознание двойственно­ сти такого существования выдвигает перед героем «Побега» проблему полного и окон­ чательного духовного самоопределения. «Или подойти поближе — соумереть с каж­ дым, кого хоронишь», как когда-то, в моло­ дости, когда не было еще страха перед соб­ ственной Смертью. Но для этого, признается герой рассказа, он «не годился», потому что «слишком любил себя». Или же «ос­ таться снаружи, привыкнуть»? Герой В. Курносенко выбирает иное — «отойти совсем. Сберечься, надеясь на что- то пока неясное и нерешенное». Почти как Саломатин: уйти в никуда, без цели и смысла. Но в том-то и разница меж­ ду ними, что у одного (Саломатина) бегст­ во в никуда исходит из придуманной тра­ гедии, навеянной чарами «философии суще­ ствования», а у другого (врача из «Побега») — из подлинной драмы несовпа­ дения высоких человеческих идеалов с реальной жизненной, в частности, медицин­ ской практикой, когда даже смерть стано­ вится заурядным явлением и человек начинает относиться к ней если не с пре­ небрежением, то с холодным профессио­ нальным безразличием. Ожидая, что с сообщением об уходе ге­ роя из больницы рассказ «Побег» и закон­ чится, мы ошибаемся. Автор пишет еще один эпизод, который оказывается в какой- то степени ключевые, поворотным в разре­ шении судьбы главного персонажа. Это эпизод последнего дежурства. Автор слов­ но боится, что читатель вдруг поверит ему, что его герой действительно «отошел», «лег на дно». Разве это и есть выход из тупика человека, так остро осознавшего трагизм смерти и почувствовавшего ответственность перед жизнью? Но где он — настоящий-то выход? Гово­ рить об этом пока рано. Поиск его героем рассказа будет продолжаться. Но часть пути для себя он уже понял и преодолел. «Возлюби ближнего своего как себя. Пройди, проживи смерть его как свою, и, может быть, ты обретешь бесстрашие, и за­ будешь ложь, и станешь свободным». Но что в данном случае значит это биб­ лейское «возлюби»? Пойми и прими серд­ цем страждущего, больного и умирающего? Да, разумеется! Но только при этом с еще большей силой и проникновением возлюби того, кто явится на свет белый на смену ушедшему из жизни, ибо, как ни страшна смерть, за ней грядет жизнь, и в непрелож­ ном постоянстве такого обновления основа основ бытия мира. А последнее дежурство героя В. Курно­ сенко заканчивается прйемом родов. Роды тяжелые, роженица на грани смерти. И — удивление вдруг охватывает врача: «Разве нас мало? Разве жить такая уж роскошь? Разве мы уже знаем зачем?» Это — удив­ ление перед самопожерствованием во имя новой жизни. А вместе с удивлением у ге­ роя рассказа нарождается понимание ис­ тинного назначения и своей собственной жизни и жизни человеческой вообще. «Я шел домой. Я улыбался, и было хо­ рошо... В моей догадавшейся душе бродило новое вино». Фразой этой и заканчивается рассказ «Побег». Но ею же можно завершить и лю­ бую из упомянутых в статье повестей, по­ скольку, как нельзя лучше, выражает она начавшийся в душе героев процесс обнов­ ления, очищения, процесс преодоления «по­ граничной ситуации». В произведениях, с которыми выходят на суд читателя С. Кручинин, Н. Курочкин, О. Пащенко, В. Курносенко, конечно же, далеко не все совершенно. Впрочем, это и понятно: молодые писатели набираются мастерства и опыта. Во многом они и сами, как их герои, в стадии становления. Но у каждого из них ощущается и острая потреб­ ность как-то по-новому, нетрадиционно взглянуть на человека в современном мире, понять, чем новые поколения людей отлича­ ются от предыдущих. А это уже само по се­ бе верный признак того, что в литературе нашей бродит и крепнет «новое вино». ♦