Сибирские огни, № 8 - 1983

гливое, а сосредоточенное —лицо человека, принявшего решение. Тут меня немного проняло: страшновато стало. Ведь он, Мишка,—жуткий человек, от него всего можно ожидать. — Ну —рассказывай,—скомандовал он, и я сразу поняла: про Ири­ ну, потому что про меня и Славикова ему уже раз и навсегда все было ясно и скучно. Хотела было я обидеться на этот крест, который он на мне поставил, ведь ничего у меня со Славиковым ф а к т и ч е с к и не было —и я уж губы надула для обиды, но передумала: ах, что толку изображать, у Мишки взгляд вооруженный, он ведь не поверху смотрит... И я безропот­ но начала: — Ну, мы сидели в холле... Втроем (подчеркнула я), потому что Славиков напился и его сразу же отправили домой на такси (тут Миш­ ка прекратительно поморщился: неинтересно ему про Славикова!), и сидим разговариваем. Я жду: Шура наговорится — и пойдем домой. И тут Ирина и заходит, с сумкой.—Дальше я увлеклась и забыла подчи­ нять рассказ своему умыслу (впрочем, умысел напрасен —Мишка как рентген).—Сумка такая, из тисненой кожи... Она на меня посмотрела...— Я даже улыбнулась при воспоминании, как она посмотрела.— «Но чело­ века человек послал к анчару властным взглядом». Я, конечно, под­ ползла. — С кем дочь осталась, не спросила? —перебил Мишка неприяз­ ненно, пресекая мою увлеченность. — Я? Про дочь? —удивилась я.—Но это было бы бестактно! — Ладно, сам спрошу,—буркнул он, обрывая разговор. На «сам спрошу» я содрогнулась: вот оно. Вот и грянуло. За полчаса моего вилянья и наивных попыток не соврать даже, а только утаить! — мы стали чужими, и я потеряла его. Мне надоело бояться и оправдываться, и я возмущенно закричала: — Да что уж такого случилось, в конце концов? Да в тысячах семей к такому ужину в ресторане отнеслись бы нормально и спокойно, а ты разводишь черт знает какую трагедию! Микроскоп ты, а не человек! И дался тебе этот несчастный Славиков, да что у меня с ним, роман? — Успокойся! —с отвращением крикнул Мишка и сверкнул гла­ зами. Чисто молния. Я и замолкла. Он лег спать — а мне куда деться? Не втаскивать же раскладушку. Я посидела немного, да и легла на свое место —рядом с ним. На самый краешек. Он вздыхал в темноте и ворочался, и мне казалось: он думает о ней, о ней... А меня в его мыслях вообще нет, даже обиды на меня нет, я третья лишняя. Но я думала об этом безучастно, я устала участвовать, и постепен­ но мне становилось все равно, что там у них между собой произойдет— лишь бы дали сейчас заснуть... ...Все гремит и грохочет. И вот, будто летит одна пуля —летит так, что я вижу ее траекторию: параболу вершиной к небу, хоть этого и не может быть; и эта неминучая траектория неумолимо ко мне прибли­ жается, а я, как это всегда бывает во сне, застываю в оцепенении и не могу сдвинуться с места, и пуля свистящим лучом вонзается мне в пле­ чо—я слышу мясом вкус свинца и с отчаянием думаю: все, убита... Я встряхиваюсь: опять этот отцовский сон. Когда в детстве я рас­ сказала про этот сон отцу —у него глаза на лоб полезли: это было его поле боя, его рана, и долина, и возвышенность, все так и было, кроме параболы, и мысль, что все, убит,—тоже была, только дело в том, что он никогда этого не рассказывал. Он не рассказывал а я помнила. Родилась с куском его памяти. Такое родимое пятнышко... Я опять заснула, и теперь было уже мое: шлепаю я спросонок бо­ сиком из дома на крыльцо, в ситцевых цветастых трусиках, сшитых ма­ мой, сажусь на солнечное пятно на приступочке—от пятна тепло и