Сибирские огни, № 7 - 1983
Так оно и получилось. — Ах ты, блоха собачья! — обругался бобыль на лавошника. — Да разъязви ж твою Душу! Какой же ты християнин? Не дитенка жи вого захотелось тебе пожалеть — от козы с выгодой избавиться. Одним махом, да по двумя ряхам — вот те чо хочется! Еще и отрабатывай тебе вдвоем за такого черта пархатого! Она ить, поди-ка, заместо мо лока помоями доится? — Чо лаешься? — отвечает лавошник. — Не бери! Корми девку хреном. — А! Черте бей! — сдался бобыль. — Выводи свою кикимору. Полез Степан Матвеич козу ловить. А она как заорет на хозяина, да хвостом как затрясет и шпаранула его рогом ниже спины. Степан Матвеич и подпрыгни головою до куриного насеста. И петух, и куры — все на лавошника! Коза же блеет, будто хохочет. А у Евдокима ажно кишки со смеху закрутились. — Ха-ха, — дразнится лавошник. — Чо ржешь, как мерин! Ты сам ее возьми. Али боишься? Потянулся Евдоким широкой ладонью к Чернухе, приговаривает: — Матушка, кормилица, помилосердствуй, рогатая. Помрет же моя Найденушка без тебя, без черной... — Ме-ке-ке,— отвечает бобылю коза, и в ладошку в его теплую су ется губами. Суется, а сама поблекивает с ним в голос, будто разгова ривает. — Мать честна! — удивляется Степан Матвеич.— Эко умеешь ты. И деревня потом долго удивлялась: — Вот это лавошникова коза отмочила! Своих близко не подпуска ла никого, а за чужим мужиком пошла, как на короткой веревке. Как ушел тогда Евдоким в ночную тайгу, так и ушел. И год его жда ли, и другой глядели, и пятый на дорогу оборачивались... Прошло и десять лет. Как бедует Евдоким с Найденой-девчоночкой, как достается ему бобыльное отцовство — один господь ведает. Забыть бы деревенским Евдокима, да Степан-лавошник ни в какую. Когда кто приплетется к нему голову от нужды клонить, тычет каждо го, как мордой об лавку: — Ты вот, паря, просить-то просишь, а подумал ли, ко мне идучи, в какое положение меня ставишь? Молчишь? Чо тебе говорить-то? Сам поди-ка знаешь, каково мне с вами, голодранцами -—руками отдавай, а ногами выхаживай. Ты вот мне скажи-посоветуй: где я теперь с Евдоки ма должок возьму? Ищщи ветра в поле, куриные ваши души! — Правда твоя, Матвеич,— клонится просящий,— что так, то так. Человек — не яйцо, его на свет не разглядишь. — То-то и оно,— вздыхает лавошник. Сколько бы еще Степану Матвеичу вести время не от рождества Христова, а от Евдокимова ухода — неизвестно, когда бы его самого не пощекотала нежданная беда. Жена Степанова так и не сумела за все обоюдно прожитые годы сделать лавошника детным. А вот Ваську-Чубаря, приказчика лавош никова, сделала. Нахитрила от муженька. Может, она венчанному свое му этих приказеночков насадила бы целое застолье... Куда бы Степан Матвеич делся? Кормил бы своих кукушат, да еще гордился бы —какие они у него кречеты! Однако Васька-Чубарь от долгого терпения стать хозяйке не только полюбовником такое отдуроломил, что вся деревня ахнула! Решил ра зом из одной горсти и умыться, и напиться. В тот день послан он был хозяином в волость по торговым делам. Допрежь эту работу справлял сам Степан Матвеич, в лавке же ос тавался орудовать и ночевать приказчик. А тут хозяин расхворался. Не то что ехать, в лавку пойти не смог — жену послал. Лавошница пошла и мальчонку с собою взяла, чтобы ночь скоротать. Ну и вот.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2