Сибирские огни, № 7 - 1983
— Когда господь ее по тайге прокладывал, — не без серьезности толковал когда-то весёлый мой дед, — так он сперва ломиком пона- отворачивал камней, а как долбенку выбрасывать — лопата у него сломалась. Пошел он к себе новый черенок насадить да, видно, за другими делами закрутился. По сей день ждет река его возврату, бе сится от нетерпения в каменистом русле. А сколь ни плещи, до бога не добрызнешь! По спелошный орех у нас ходили только большие мужики. А пу затую мелкоту отпихивали за так. Дед мой на меня тоже ругался: — Куда я тя возьму, репей ты цеплястый! Слюни собирать? Ну какой ты мне в тайге помощник? Я придумывал перед ним всякие клятвы, но дед цыкал на меня, как на слепого кутенка. Но вот как-то зимою соседскую девчонку Васену Колупаеву раз вернуло на яровом скате и прямо с крутизны ухнуло в дымную прорубь. Из ребятни одного меня страхом не приморозило. Ухватил я Миш ки Попова санки и кинул полозьями поперек проруби. Дед мой только кряхтанул довольно, узнав про мою росторопь. А перед самой дремотой, на теплой печи, приткнул он меня поближе к своему боку и нашептал мне заветную мою радость: — Тоды чо ж... Тоды, Маркел Акимыч, моли-ка господа бога, чтобы дал он мне дожить до осени; будешь ты у меня на кедровании само сильным подсобщиком. Теперь ты. у меня большак! «Большаками» у нас величали тех ребят, которые считались в семье «надежей». Так и я, десяти лет-отроду, попал в большаки. Но не этим долгожданным дедовым крещением осталась в памяти первая моя таежная осень. Стоит она передо мною Черной скалой по- над теневым берегом реки нашей и глядит мне в душу многие годы живым видением невесть когда уснувшего времени. Уж как мы тогда поднялись с дедом до верховья, да как набили ореха?.. Не о том моя нонешняя говоренка. Как могли, себе мы с дедом помогли — на усталость не погляды вали. Дотянули мешки с орехом до сплавной излучины, смастерили плотишко и по ранней заре пошли перекатами в понизовье. — Коли не сплошам нигде, — обещался мне дед, вольготствуя на тихих речных водотеках, — то, глядишь, до сутемок и пройдем Чер ную скалу. — Чо те далась та скала?— почему-то встревожился я. Помню, как старый приподнялся от мешков, где долеживал ко роткий отдых до скорого переката, и потаенным шепотом поведал мне свою заботу: — Слыхивал я от старых людей, что скала та Черная поет об эту пору. Он уже опять лежал на мешках, разглядывая небесную синь, ис полосованную неведомо куда летящими паутинами. — Не-ет. Камни не поют, — отрезал я, как большой. На мою смелость дед явно осерчал, но тревога не улеглась ни от его досады, ни от моего недоверия. Дедова бороденка задралась квер ху, суля полное молчание. Однако мне хорошо было видно, как вздра гивает, будто от напора слов, его острый кадык. Я чуял, как деду не терпится благостным словом умаслить неведомую силу Черной скалы. Он, видно, верил в то, что слушать его приготовился еще кто-то, поми мо тайги, реки и меня. — Глупырь ты, глупырь, худа твоя голова! — с какой-то кручиной сказал он мне, — Поймешь ли ты, что на свете все как есть объяснимо, да не все Понятно... И голосу тому каменному своя причина имеется. Сказывали старые люди, что живал тут в свое времечко столь добрый, столь затырканный нуждою человек, что и в примаки-то его никто- шеньки не схотел взять. т
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2