Сибирские огни, № 5 - 1983

Случается, езжу к Ваньчатке. Мы подолгу бродим по облитой душным солнцем степи и говорим. Говорим обо всем, что приходит на ум. Чаще всего, о лошадях. Об их норове, бранчливом и спокойном. И постепенно я начинаю больше понимать в лошадях. Я уже не боюсь подойти к ним близко и умею отличить одну кобылу от другой, и все реже и. реже вспоминаю те дни, когда они казались, как две капли во­ ды, похожими друг на друга, а в их глазах я видел лишь неприязнь ко мне. У Ваньчатки есть любимый жеребчик, шустроногий, со звездою на лбу. Стоит Ваньчатке свистнуть, как он тотчас же появляется перед ним, тянет морду к нему... Ваньчатка подолгу ласкает его, треплет за щею, расчесывает гриву. Жеребчик этот не в чести у хозяина табуна, буланого, сильного и умного жеребца. Видать, чует буланый, что скоро время его уйдет и у табуна появится новый хозяин. Вот он и норовит при случае «потаскать ли»'жеребчика за шею, «поддеть ли» копытами. Но это лишь тогда, когда нет вблизи Ваньчатки. При нем же он не смеег давать себе волю, и молодой жеребчик, чуя это, задиристо оглядывает кобыл, посверкивая бешеными глазами. Ездит Ваньчатка на кауром, лохматом коне. Не знаю, правда ли, нет ли, но Ваньчатка утверждает, что этот конь —сын той кобылы, на которой еще ездил его отец. Однажды дядька Степан услышал и усмех­ нулся, прищурившись. Я думал, он скажет, что это не так, но он лишь вздохнул... И я поверил Ваньчатке. Да и как было не поверить, если он наизусть знает родословную чуть ли не всех лошадей в табуне. А ведь есть там и такие, что попали в нашу степь из дальних краев. Ваньчатка любит петь. Нет, не то, чтобы у него уж очень хорошо получается. Как раз наоборот, я думаю. Просто любит, и все. Наверно, оттого и любит, что отец у него был певун, каких поискать на деревне. Чаще всего Ваньчатка поет эту: «Ой ты степь, ты степь, степь широ­ кая...» Поет он натужно и хрипловато, с видимым усилием вытягивая мелодию, и я стараюсь не смотреть на него в эти минуты. Отчего-то становится жалко Ваньчатку и на душе горько. Я вижу, что и дядька Степан не одобряет эту Ваньчаткину склонность, и, когда тот поет, он старательно отворачивается, а то и просто уходит. Но я понимаю Ваньчатку. Степь ввечеру такая тихая и грустная, что на сердце вдруг возникает тревога, и она все ширится, ширится и уж некуда деть себя, и тогда на ум приходят слова, большие и тоскли­ вые, вроде этих: «Замерзая, он, чуя смертный час, он товарищу отдавал наказ...» Меня самого нет-нет да и захлестнет еще напонятная мне, но уже остро ощущаемая мною большая грусть выжженной солнцем степи. — Ваньчатка... матадур,—спрашиваю я в такие минуты,—отчего она грустная, степь? — А отчего она должна быть веселая? — говорит Ваньчатка и долго смотрит куда-то вдаль. Здесь, в степи, мы не думаем о мальчишеских играх. Они кажутся чем-то далеким и почти нереальным. Тут сознаешь себя частицею ог­ ромного, денно и нощно, работающего мира Ведь это только не привык­ шему к здешнему краю глазу видится степь всегда одинаково безжиз­ ненной и унылой. Нет, она бывает разной, степь. А все потому, что она работает. И, если эта работа выполняется ею с удовольствием и в согласии со всем остальным миром, тогда на ее хребтине вырастают цветы и травы наливаются буйной зеленой силою. Если же эта работа в тягость ей или же делается под палящим зноем, тогда на десятки километров лишь привядшие стебли травы ая-ганги да перекати-поле... Но работает не только степь. Работает и небо, и ветер этот, не знаю­ щий устали, лихой наездник, который все гонит и гонит куда-то разно­ мастный табун облаков и туч. Нет, нам не до мальчишеских игр. Мы чувствуем себя не вправе оушить многотрудную гармонию этого вечного мира. Вот и суетимся с утра до вечера: то перегоняем табун с одного места на другое, то 9 Сибирские огни Кв б