Сибирские огни, № 5 - 1983

не надо бы... Что толку с обмана? Да разве убедишь мать? А, пущай... Наладится жизнь, и все пойдет по-другому. Ваньчатка видит в жизни и понимает что-то такое, до чего я еще не могу дотянуться. Начинается урок. Учительница читает стихи. И, как это часто слу­ чается, подносит к глазам платочек, а потом, и вовсе разволновавшись, опускается на стул, откладывает в сторону книгу, глядит в окно. Ваньчатка сидит по правую от меня руку, в соседнем ряду, я вижу его худой, с ямочкой, подбородок, скулу, туго обтянутую желтой, с нездоровыми розовыми пятнами, кожей. Вот он начинает шевелиться, будто чувствует, что смотрю на него, поворачивает ко мне голову, шепчет: — Задумалась, бедная... Сейчас, слушай, скажет: поэзия —это душа народа... Ну и слух у-учительницы!.. Вдруг подымается из-за стола и, поведя в сторону Ваньчатки сиротливо длинным носом, говорит с вызовом: — Да, мата... Тю!.. Воронов, поэзия — это душа народа. И мне не стыдно, мне не стыдно... А ты?!. — А что я? Я не против... Пусть будет душа.. Но у лошадей тоже есть душа. Ох, кони!..— Ваньчатка мечтательно прищуривает глаза, потом вскакивает на ноги:— Знаете, когда я в ночном и подле меня лошади... о-о... я почти каждую понимаю, а ведь их целый табун, и все дикие, необученные. Но опять же для кого необученные?.. Мне ка­ жется, их и учить-то не надо. Они все чувствуют, только что сказать не умеют. — Сядь, Воронов!—слабым голосом произносит учительница. И еще долго выговаривает Ваньчатке за неумение вести себя на уроке. Со школы я не сразу иду домой. Брожу с Ваньчаткой по деревне. Он, не переставая, говорит о лошадях, о том, какие они умные и красивые и как это важно для табунщика — разбираться в их норове. А еще он говорит, что скоро начнутся каникулы и он опять станет по­ могать дядьке Степану, и скорее всего они нынче погонят табун к голь­ цам: там, если лето засушливое, ^учше хорониться с лошадьми: трава вдоль горных ручьев растет даже в засуху... Я слушаю Ваньчатку, и мне завидно: он уйдет с табуном, а я, как и в прошлом году, буду заготовлять дрова для школы, а когда придет срок, вместе с отцом буду лазать по тайге, выискивая пригодные для косьбы места, собирать сено... Скучно! Ваньчатка вроде чувствует мое душевное состояние, предлагает потолковать с дядькой Степаном: может, пристроит к табуну?.. Я пожи­ маю плечами. Мне и хочется, и колется... И все оттого, думаю, что нет у меня к лошадям большой любви. Я, конечно, уважаю лошадей, но не так, чтобы уж очень... Я знаю, они бывают и коварны, и злы. Вон на прошлой неделе молодой жеребец из табуна дядьки Степана чуть не до смерти стоптал колхозного сторожа. Не понравилось ему, видишь ли, что тот приехал в табун на низкорослой игривой кобыле. Тоже мне!.. Жеребец как увидел кобылу, а на ней верхом колхозного сторожа, будто сдурел... Кинулся да мордой спихнул седока на землю, а потом давай кружить вокруг него... Хорошо, дядька Степан оказался недалеко, выручил, а не то пропасть бы сторожу. Выходим на соседнюю улицу, встречаемся с Додиком, давним моим приятелем. Вообще-то он не Додик, а Доди-Гарма, но мы, пацаны, зовем его Додиком. И ладно, думаю... Додик весел, по плоскому, как мелкое блюдце, раскрасневшемуся лицу пот в три ручья. — Двух пацанов уложил на лопатки,— говорит он.— Запарился... У нас нынче в моде —борьба... Чуть что: а давай-ка поборемся!.. Даже на школьных переменах пыхтим, возимся, пробуем силу... Ваньчатка с усмешкой глядит на Додика: — Нашли забаву!.. Додик обижается. Он недолюбливает Ваньчатку. Я думаю, это потому, что в последнее время я все чаще и чаще встречаюсь с Ваньчат- 126