Сибирские огни, № 5 - 1983

небольшого, с широким, будто сплюснутым носом, вдруг заикою делается: — Не-е, брат-тцы-ы, не ходи-ите туда. Ну его!.. Леш-шай!.. А когда идут в деревню, этот, заика-то, и скажи, восторженно глядя на мужа Ворончихи: — А ты ловок. Ка-а-ак есть, м-матадур!.. Мужикам понравилось непонятное слово. С того и пошло: чуть завидят Ворончихиного мужа, тут же и скажут: «Матадур куда-то , пошел...» А потом уж и на сына его перенесли это слово. Теперь-то я понял: «матадур» —от испанского «матадор». Тот, что сделался заикою, уважал книги, видать, где-то читал, про испанских матадоров, но от волнения слегка «подновил» непривычное слово. В первые же дни войны «матадур» ушел на фронт добровольцем. И не вернулся. Погиб в Восточной Пруссии. Остались по нем людям веселая память да вдова Ворончиха с сыном Ваньчаткой. Сильно убивалась тетка Ворончиха по мужу, с лица сошла, исхуда­ ла. Я видел, и не раз, обхватит за плечи сына, заголосит, запричитает. Ваньчатке не по душе материны слезы, скажет с досадою: «Опять за­ вела... Хоть бы людей постеснялась». Тетка Ворончиха вздохнет, выт­ рет глаза подолом, слегка отодвинет- от себя сына: «У, матадур!.. Весь в отца. Упрямый». С тоски ли по мужу, от нелегкой ли, впроголодь, жизни изменился характер у тетки Ворончихи. Раньше шумная была, боевая, под стать мужу. А теперь тихая, все в шаль кутается, прячет глаза... А однажды (я был тому свидетелем) подходит к колхозному складу, а там бабы с кошелками, с сумками... С утра слух разнесся: зерно на трудодень будут давать... Встает в хвост очереди, опускает голову. Но вдруг вскидывает­ ся, говорит: — Бабоньки!.. Бабы с удивлением смотрят на Ворончиху: давно уж не слышали ее голоса. — Бабоньки!.. Стало быть, сплю ли —не сплю ли, только на сердце вдруг просветленье, и так-то легко... Диву даюсь: с чего бы?.. А тут подлетает к окошку младенец с крылышками. Я растерялась: ну, чего ему надо, думаю. А младенец и говорит: не бойся меня, я при­ летел, чтобы сказать, сила тебе дается большая, и будешь ты отныне знать, что ожидает тебя и твою родную деревню в будущем. И ты не прячь своего знанья и, когда попросят, отвечай... С тем и отлетел, ба­ боньки. Я потом открыла глаза и понять не могу, что со мной было. Но все же чувствую: на сердце просветленье и так-то легко... Я с трудом выстаиваю очередь, прибегаю домой, хватаю сумку —и -в школу. А в классе никого... Едва дожидаюсь, когда приходит Ваньчатка, рассказываю ему о ви­ дении тетки Ворончихи. Худощавый, с длинными руками, Ваньчатка постарше меня, но учится в одном классе со мною, вылетело у него две зимы по болезни. — A-а, все это материны п р и д у м к и , — с досадою говорит он. Мне обидно за тетку Ворончиху и не хочется соглашаться с Ваньчат­ кой. Умом я, конечно, понимаю, что нет на белом свете младенцев с кры­ лышками, но сердце не желает с этим мириться. «Как же так нету?.. Отчего тогда на могилах в редкую ночь не светится, а птицы летают над кладбищем, белые-белые?.. Сам видел, когда припозднился, соби­ рая овец... Как раз шел мимо кладбища, а уж темным-темно, и звезда на небе не загорится, вдруг шорох будто бы и огонек посреди кладбища, а потом крыла белые... Чего ж я —слепой, что ли?..» — Ты не прав, матадур,— говорю,—Тетка Ворончиха не станет врать. . — Зачем врать? Врать не надо. Жизнь такая... маетная, она и заставляет людей выискивать светлое. Мать чего хочет-то?.. Чтоб у людей была радость. Немного ее нынче-то... Она и гадалкой заделалась, думаю, чтоб людям говорить за хорошее. Конечно, если разобраться,