Сибирские огни, № 4 - 1983

прерогативы. Разумеется, масштабы ответ­ ственности, какую несет президент Чили и какая возложена на начальника геологиче­ ской партии Коломейцева — несопоставимы. Но дело в данном случае не в масштабах. Коломейцев, как и президент Альенде (при­ чем в одно и то же время), стоит перед вы­ бором, от которого зависят судьбы, жизни его подчиненных. И с этой точки зрения испытание, выпавшее на долю Коломейце­ ва, по нравственной своей сути ничем не от­ личается от того, которому подвергся Саль­ вадор Альенде. И, конечно, вполне естест­ венен здесь вопрос: вынес ли Коломейцев это испытание, на высоте ли он оказался как начальник партии, доказал ли свое соот­ ветствие тому важному делу, какое было ему доверено? Откровенно говоря, дать вразумительный, исчерпывающий ответ на эти вопросы очень трудно, быть может, даже вообще невоз­ можно. Ибо Евтушенко так усложнил и «зашифровал» своего Коломейцева, столь­ ко заложил в него противоречивых начал, и свойств, что герой этот оказался загадкой не только для читателя, но, похоже, и для самого автора. Первое впечатление от встречи с Коло­ мейцевым так и хочется выразить словами житейской поговорки: «Видали мы таких». Видали, причем, не столько в жизни, сколь­ ко на страницах других литературных про­ изведений. Коломейцев многими своими чертами напоминает тех «суперменов» от эпохи НТР, которые вершат свою великую миссию, не стесняясь в выборе средств и не церемонясь особо с общепринятыми норма­ ми человеческой этики. Здесь сразу приходят на память и Пешков, и Прончатов, и Ува­ ров, и многие другие известные персонажи, чье кредо — не щадя себя, не щадить и дру­ гих. Герой Евтушенко действует по этому же принципу. Он, не колеблясь, разделяет свою партию на две группы, с тем, чтобы одна ■продолжала плановый маршрут, а другая — под его личным руководством, с риском для жизни — устремляется вниз по бурной реке, в устье которой, по всем дан­ ным, должны быть залежи касситерита. Не могу здесь не заметить, что в этой части романа Евтушенко уж очень неоригинален, поскольку «ситуация раздела» давным-дав­ но отработана в нашей «геологической про­ зе». Для справки могу отослать читателя к повести Е. Городецкого «Лето' и часть сен­ тября», где все перипетии, связанные также с поисками ценного сырья, абсолютно иден­ тичны, почти «дословно» совпадают с теми, что описаны в «Ягодных местах». Похоже, Евтушенко слишком уж прельстила эта на­ дежная, накатанная беллетристическая до­ рожка. Прельстила, видимо, тем, что здесь появилась, отличная возможность для оправ­ дания, реабилитации своего героя, который поначалу не вызывает никакйх положитель­ ных эмоций у читателя. Как уже было ска­ зано, Коломейцев предстает вначале этаким рыцарем дела — без страхов, без колебаний, без всяких сантиментов. Как человек дела, он и к женщинам относится чисто практи­ чески, он ими пользуется —так, как поль­ зуются рабочим инструментом, посудой, постельными принадлежностями и прочими «предметами обихода». «Только один раз у меня с ним это и было,—- признается одна из жертв Коломейцева повариха Каля. Прямо около шурфа... И знаешь, одной толь­ ко рукой обнимал — из второй молотка ге­ ологического не выпускал. А сразу после этого сказал, когда у меня сердчишко, слов­ но зайчонок, прыгало: «Если протрепешь- ся, из экспедиции выгоню...» Как говорится, и вся любовь. И таких «подвигов»- у Коло­ мейцева немало, и если их все собрать, что называется, до кучи,— тип получается до­ вольно-таки мерзкий; создается даже впе­ чатление, что Евтушенко , задался целью развенчать этот тип, развеять миф о «дело­ вом человеке» эпохи НТР. Как вдруг на на­ ших глазах происходит удивительная мета­ морфоза, — притом происходит именно в тот момент, когда Коломейцев прибли­ жается к заветной цели, когда он вот-вот должен открыть залежи ценного кас­ ситерита. Похоже, автор вдруг ужаснулся: неужели столь важное геологическое откры­ тие будет совершено таким недостойным человеком? И Вот уже в роман в спешном порядке вводится эпизод из фронтового прошлого героя, эпизод, явно рассчитанный на то, чтобы читатель немало поразился, уз­ нав, каким чутким человеком был, оказыва­ ется, когда-то Коломейцев, способный вос­ принимать чужую боль как свою. Этот эпи­ зод, написанный, кстати, сильно и впечат­ ляюще, и в самом деле ошарашивает нас: даже как-то неловко становится за те ан­ типатии, которыми мы до этого успели про­ никнуться к Коломейцеву. Но ведь вызвал в нас эти антипатии не кто иной, как сам автор Или, быть может, фронтовой эпизод введен намеренно, ради контраста? Вот, мол, каким чутким, ранимым был некогда Коломейцев и вот каким толстокожим стал теперь. Но тогда опять же возникает воп­ рос: а почему таким был, но таким стал? В общем, ничего, кроме путаницы, этот фронтовой эпизод не вносит ни в характер Коломейцева, ни в повествование о его де­ яниях. Маловероятным выглядит и внезап­ ное прозрение героя, превращение его из грубого волюнтариста в человека глубоко страдающего, кающегося, терзающегося соз­ нанием вины перед другими. Весь этот сложный психологический акт уместился у Евтушенко буквально в одном абзаце и пе­ редан такими вот «проникновенными» фра­ зами: «Он не сказал ни единого слова, и только губы его, распухшие от укусов мош­ ки, беззвучно шевелились, а, глаза останови­ лись на какой-то невидимой другим точке. Коломейцеву казалось, что люди, сидевшие с ним у костра, были лишь призраками, а на самом деле все они погибли, и в этом виноват он, Коломейцев. Наконец он поти­ хоньку начал понимать, что они живы, но это его вины перед ними не меняло... И всплывали в Коломейцеве то одна его ви­ на, то другая, убивавшая людей или не уби­ вавшая, но от этого не перестающая быть ИННОЙ». Как видим, со своим волюнтаристом Коло­ мейцевым Евтушенко и поступил по-волюн­ таристски, дотянул-таки его до необходимо­ го уровня, поставил, пользуясь своей неог­ раниченной авторской властью, на должную духовную высоту, но никак не убедил при этом читателя, что герой действительно до­ стоин такой чести. Размеры журнальной статьи не дают нам возможности столь же подробно остановить­ ся на других персонажах многонаселенного