Сибирские огни, № 4 - 1983

жизни? Слишком общё и расплывчато. Два мировоззрения? Пожалуй, ближе к истине. Но здесь сразу возникает еще ряд вопросов. Таких, например: всегда ли мировоззрение человека соответствует сознанию человека? Всегда ли первое тождественно второму? А если не тождественно, то что важнее, что шире и объемнее — мировоззрение или со­ знание? Для ответа на эти вопросы необходимо, мне кажется, посмотреть на этих героев именно как на антиподов, сопоставить не только их поступки, но и весь их образ жизни и образ мышления. Едигей, как верно заметили многие кри­ тики, человек народной судьбы, один из тех, на ком все держится. Едигей живет и мыслит, сообразуясь с теми нравственными нормами, которые завещаны ему предками. Этот человек, по своей малограмотности, необразованности, конечно же, не в состоя­ нии объяснить многих сложностей и проти­ воречий окружающего его мира (недаром он без всякого стеснения обращается по тем или иным вопросам к сведущим людям — ученому Елизарову, учителю Куттыбаеву). Буранный Едигей действительно «не мысли­ тель, не философ», как сказал о нем В. Лак­ шин, а если быть совсем точным, у него, по всем данным, нет правильного, научного мировоззрения. Но вот что любопытно: от­ сутствие такого мировоззрения никак не затмевает его сознания, не сбивает его с толку, когда жизнь ставит перед ним слож­ ные задачи, заставляет делать выбор, при­ нимать какие-то крайне важные решения. Вспомним: этот полуграмотный' казах пре­ красно сориентировался, когда его призвали в свидетели по делу Абуталипа. Едигей не очень был искушен по части политики, не знал всех сложностей международной и внутренней обстановки — и тем не менее он, сразу почувствовал, осознал всю неле­ пость выдвинутых против его друга обви­ нений. Хотя, если рассуждать по логике, Едигей вполне мог и «заложить» друга. По­ тому что факты были налицо: Абудалип действительно писал воспоминания о своем пребывании в отояде югославских партизан. А Югославия в то время считалась страной, враждебной нам, следовательно, Абудалип сотрудничал в свое время с врагами и под­ лежал наказанию. Но в том-то все и дело, в том и состоит нравственный подвиг Еди- гея, что он руководствовался здесь не пре­ словутой логикой факта, а логикой самого высшего порядка — верой в друга, в чело­ века, сознанием того, что в беде другу надо протягивать ру.ку помощи, а не топить его в грязном омуте ложных наветов и нелепых обвинений. Сознание полуграмотного Еди- гея оказалось, таким образом, намного вы­ ше тех официальных догм и установок, ко­ торые в те годы формировали мировоззре­ ние людей, стремясь обратить их в послуш­ ных винтиков. Едигей вышел с честью из этого тяжелого испытания потому, что по­ ступил по совести, потому, что дружба в его понимании — дело святое, а предатель­ ство по отношению к другу — тягчайшее, несмываемое преступление. Такой же свя­ тыней для Едигея является и семья. Как ни велика, ни благородна, ни возвышенна его любовь к Зарипе, Едигей не смог посту­ питься семьей, бросить жену и йетей. С честью вышел он и из этого испытания (кстати, едва ли не более тяжелого, чем допрос по делу Абуталипа), выстоял. Вы­ стоял опять же благодаря своему высокому сознанию, благодаря тому, что с детства, с материнским молоком впитал в себя ос­ новные «пункты» народной нравственности, мудрые заветы предков, предписывающие человеку всегда и во всем поступать только по совести. Точно так же, по совести, по­ ступает Едигей и в споре с Сабитжаном. В представлении Буранного Едигея похоро­ нить человека рядом с могилами его пред­ ков есть священный долг, а долг надо ис­ полнять, а не поверять его разными «логи­ ческими» доводами, как это пытается де­ лать Сабитжан. Здесь, в сцене похорон, снова проявляется во всей полноте нравст­ венная сила и чистота Едигея-человека, в чьем сознании прочно укоренились понятия, которые не в состоянии поколебать и сло­ мить никакая логика, никакая, даже самая изощренная, словесная демагогия. Вообще если попытаться в двух словах определить главную идею, заложенную в Едигее как в художественном образе (ведь известно, что художественный персонаж — это не просто колоритная человеческая фигура, но это еще и определенная философская идея), то таковой будет идея святости. И во всем своем величии и драматизме эта идея пред­ стает, как мы видим, при столкновении с другой идеей, носителем которой и является Сабитжан. Эту идею-антитезу тоже можно определить в двух словах — как идею узко­ лобого прагматизма, идею пресловутой жи­ тейской логики. Она тоже вроде бы проста, равно как не представляет никакой слож­ ности сам ее выразитель, нарисованный ав­ тором с изрядной долей гротеска. Сабитжан в обцщм-то ясен нам чуть не с первого его появления на страницах романа, как ясна и понятна любая карикатура, где каждый штрих и мазок наглядно воплощает то или иное «качество» изображаемого. Ну в са- сом деле, кто он есть такой, этот Сабитжан? Во-первых, демагог, хотя и демагог с дип­ ломом, достаточно образованный, усвоив­ ший кое-какие популярные научные идеи, порожденные веком НТР. (Вспомним хотя бы его разглагольствования насчет «кно­ почного» управления всеми человеческими желаниями.) Во-вторых, карьерист, упрямо, не стесняясь в средствах, карабкающийся по ступенькам служебной лестницы.' В-третьих, циник и пошляк, плюющий на все святое, живущий одними только инте­ ресами желудка, о чем он с редкостным бес­ стыдством заявляет: «А мы для задницы живем, чтобы в рот послаще попало». Из таких вот «данных» и складывается фигура Сабитжана — фигура, прямо ска­ жем, малосимпатичная, не содержащая в себе никаких тайн и загадок. Загадка со­ стоит здесь лишь в одном: откуда, почему и вследствие чего появляются на свете эти Сабитжаны — люди с мировоззрением на уровне Новейших открытий НТР и с созна­ нием на уровне неандертальца? Сабитжан у Айтматова — образ, в отли­ чие от Едигея, не развернутый во времен­ ной плоскости. Если Едигея постоянно одо­ левают какие-то воспоминания, если в па­ мяти его постоянно возникают картины прошлого, то Сабитжана, напротив, ничто rie тревожит, память его ничем не отягоще­ на. И удивительного в этом, конечно, ниче