Сибирские огни, № 4 - 1983

И промережился*тот самый туман неясного, дурманившего голову, и открылся вдруг ей великий обман всей жизни. Сестрины слезы словно бы охолодили холодом той самой «кутузки», в которой Таисья положила к Ефросиньиным ногам свою бабью долю1(уберегла, согрела своим горем. Но притулившись на обиженном одиночестве, счастье, как казалось, на­ стоящим покоем так и не залетело под высокую, крытую оцинкованным железом крышу скуратовского дома. Неосознанным, запоздалым раскаянием потянулась Ефросинья к сестре, распознав в ней одну-единственную в целом свете родственную душу. Дети, стоявшие рядом, были ее плоть, ее кровь, то есть часть ее самой, неразрывная ее часть, и не дано им сопережить с ней ее не мате­ ринскую, а человеческую, женскую боль. А Таисья, мученица Таисья, сердцем неожиданно приняла и, может быть, вот сейчас и простила ей, осиротевшей, свое горе-мыканье и опять протянула охранительно руки помощи. — Таисья, примешь меня к себе? — спросила Ефросинья сестру, еще и не зная сама, то ли она просится на жительство в Бартеньевку, то ли кается перед сестрой. Не поняла Ефросинью и Таисья, не подозревавшая о сестриных мыслях, но успокоила ласково. Она всегда в Ефросинье видела младшую сестру. — Хочешь жить, так живи! С ребятами ужо все обсудим! —И, взяв Ефросинью под руку, повела от могилы. ...Зачем она вышла в огород, Ефросинья не знает. Она долго броди­ ла между грядок, когда вдруг, подняв голову, увидела на поляне за ого­ родом стожок, все так же черневший еще с прошлого года и словно бы поманивший забытым тихим голосом. Она отворила воротца, ступила на кошевину и пошла... Она не слышала испуганных голосов, окликавших ее. Ефросинья си­ дела под стожком и бездумно глядела на хмуро выпятившийся невдале­ ке бугор, отгородивший от нее ту самую ее жизнь, тоска по которой, ока­ зывается, и денно и нощно живилась в ней. Сколько бы так она просидела, трудно сказать, если бы вдруг не укололась щекой о жесткую, сухую травинку. Не еле уловимая боль, а само живое прикосновение былинки, дохнувшей на,нее легкой прелостью, неожиданно отозвалось в Ефросинье слезой. Она заплакала. Впервые за все эти дни и ночи. Слезы густо катились по впалым щекам к подбород­ ку, и она не утирала их. Так в слезах Ефросинья и подошла к огородной калитке, где ее и увидел кто-то из соседей. Иван уже садился в машину, когда его окликнула жена. Обернув­ шись, он увидел Наталью, обнимавшую мать. Иван бежал к матери так, как случалось ему бегать только в детст­ ве, торопясь к ней с порезанным пальцем. А Ефросинья, увидев Ивана, вспомнила свою вину перед ним: как не хотёла рожать его, извести сначала хотела, да уберегла та же Таисья. Потом, страшно вспомнить, желая смерти первенцу своему, надеялась: вдруг в жизни после того все переменится. Ни перед кем из детей, кроме Ивана, не была виновата Ефросинья. И потому, прижавшись к широкой груди сына, повинилась: — Прости меня, сынок. Иван подумал, что она о сегодняшнем переживает, стал успокаи­ вать. Огромный по сравнению с маленькой, худенькой матерью, он осто­ рожно, даже бережно, может быть, впервые в жизни, обнял ее за плечи. ♦ он