Сибирские огни, № 4 - 1983

<— Господь с тобой, Ванюша! — всхлипывая, оправдывалась тет­ ка.— Кабы я знала! Говорю тебе — ни сном, ни духом! На кладбище, когда оградку ставили, она мне и шепнула: «К тебе жить перееду, сестра!» — С Натальей, может быть, не поладили? —Иван резко отвернулся от тетки, сделал несколько шагов по направлению к двери, рукой от­ странил с порога сноху и быстро вышел на крыльцо. Решение к нему пришло неожиданно. Во дворе, не обращая внимания на толкавшихся там любопытных, он пошел к своей машине. Когда собрались на похороны, Иван заявил жене, напомнившей ему, что им придется договариваться о материнском житье, о доме: — Где сама захочет, там и будет жить. А дом они с отцом строили, ее он и есть! — и отступаться от этих слов у него не было в помыслах. Но внезапно прояснившаяся ситуация коренным образом меняла суть вопроса! Как же должна была ослепить и оглушить обида, чтобы обречь их скуратовский род — разве в деревне забудется подобное — на веко­ вой позор? Какими же страшными словами против детей напугала ее тетка, если мать не побоялась бросить их на жестокость и неуемность людского суда? А что если это у них давнишний сговор? Да бог с ним, с домом, если мать хочет быть одна’его хозяйкой, но отчего же такое нетерпение? Отец-то! Разве нс всю жизнь родители прожили на зависть соседям и’всей родне, складно да сыто? В самом деле, жили Скуратовы, как говорили в деревне: «Дай бы бог так всем жить!» Люди врать не станут, все ведь у них на виду. Ну а то, что в душе у человека, так он ведь и сам другой раз того знать не умеет! Бывает, оно тлеет в нем исподволь, как искорка во мху. Может, так и не всплеснет высоким огнем. Может, даст о себе знать сердечным подкалыванием. Случается же, вдруг охолодит страхом-тоскою, и будто оказываешься ты в безвылазном, тесном колодце. Вот этакая охолодь и подступилась к Ефросинье. Правда, оно будто бы исподволь все-таки подбиралось. Впервые Ефросинья почувствовала это, когда, сидя у мужниного гроба, увидела в дверях горницы старшего сына, будто бы молодого Лукьяна. И потом: и днем и ночью ходили ли дети по дому, поднимались ли в свои комнаты, подходили ли к ней, различала она Ивана, не оглядыва­ ясь, как всегда, угадывала по шагу Лукьяна. До самого того дня, когда внезапно занемог, ходил он по-молодому легко, мягко, с носка. Как подошел к гробу Иван, услышались ей Лукьяновы шаги. И уви­ делся он ей тем, молодым, в военной форме, подпоясанным широким ремнем, ступившим через порог тихим хромовым сапогом. Во время болезни мужа Ефросинье некогда было раздумывать ни о прошлой, ни о текущей жизни. С утра до вечера хлопотала она у его постели да по хозяйству. Если бы не сестра Таисья, которая через неделю, как занедужил Лукьян, перебралась к ним, совсем тяжело бы пришлось Ефросинье. Таисья ездила в район за лекарствами, составляла какие-то травяные припарки. Она же однажды и заговорила с Ефросиньей о пен­ сии на случай Лукьяновой смерти. — Да поди, бог даст, поднимется,—| отмахнулась Ефросинья,— че­ го живого-то хоронить? — На том они и отступились от разговора, прав­ да, Таисья спросила сестру: — Жалко его тебе? — Тебе самой-то разве не жаль? Как мается-то, глянь,—ответила Ефросинья и впервые заплакала. Плакала она и в ночь смерти мужа. — Нешто, прожили да и ладно! — успокаивала сестру Таисья. А уж когда обрядили, когда она увидела его лицо, хоть и мертвое и до странности изменившееся, но как будто и' не стариковское, а восковой слепок с его молодого, усталого лица, слезы остановились где-то там, в груди, мешая пробиваться дыханию. Она уже не слышала разговоров вокруг. Видимо, для нее настало то единственное время, в котором че­ ловек вроде бы и не живет, а оно живет в нем, замкнувшись в безвыход­ ности событий.