Сибирские огни, № 4 - 1983
Ульем гудел от разговоров скуратовский двор, а братья с женами и Таисья сошлись на кухне. — Она ко мне подошла, как приехали,— размазывая по лицу крас ку платком, утирая слезы, тихо проговорила Наталья,—сказала, вилки не вздумайте класть. Говорю, вы бы шли отдыхать, мама. Позовем вас, как сделаем. Я думала, пошла она по своим делам. Куда делась-то? Мо жет, что с головой? За все эти дни ни слезинки не проронила. — Ваня, Алеша! — кособочась, прикрывая рот, тяжело перевалива ясь, продвинулась Таисья кокну, из которого были видны прикрытые во ротца из огорода на выгон, в дальнем углу которого стоял стожок сена. Таисья привалилась к оконной раме и, указывая пальцем на воротца, вполголоса закричала: — Ой, да чего ж ты удумала сделать, Фрося! Да и чего это я тебя не уберегла, не удержала! На голос ее в кухонную дверь сунулись черноплаточные старушки. — Замолчи, тетка Таисья,— прохрипел Иван, зыркнув по сторонам из-под лохматых бровей.— Наталья, садите людей за столы. Мы тут са ми разберемся! Идите, мамаши, идите,—смягчая голос, выпроваживал он старушек,— помяните отца, как положено. Сейчас все уладится! Ты слышала, Наталья? —окликнул он жену. В том, что мать жива, Иван не сомневался. Страх потери, еще ми нуту назад кидавший его в растерянности по двору, по огороду —отсту пил. Теперь обида горячей, обжигающей волной так ударила в голову, что зашумело в ушах. Он глядел на приоткрытые воротца, на уже тихо плачущую тетку и понял, что тут рядом и отгадка всему. — Ну, тетка Таисья,— приступил Иван к старухе,—объясняй. — Когда б я знала — такое выйдет, ужель промолчала, сынок? Она мне что сказала? Примешь меня к себе? Ну, думаю, отведем все по-люд ски, а там и ладно. Ко мне, так ко мне. С вами, говорю, с ребятами, все обсудим! Хочешь жить —живи! Родной сестре я супротивница, что ли? А она! — старуха всхлипнула.—На погосте еще, когда могилку уже сде лали, слышу, Фрося тихо, для себя вроде, говорит: «Ну, Лукьян Спири- доныч, вот мы с тобой и в расчете». — Да ты чего душу тянешь? — Иван начинал соображать, что во всем случившемся виновата тетка, наговорившая чего-то матери в самый неподходящий момент. — Куда могла мать деваться? — Видать, сынок, в Бартеньевку ушла. Я же сказывала, у меня она жить собирается.— Тетка пальцем ткнула в стекло, за ним виделось, как за поляной круто лез на бугор сосняк, таивший в своей зеленой тишине полузаброшенную конную дорогу. — А поминки? — растерянно спросил Иван. Ему показалось, что за красно вспухшими веками теткиных глаз, за неласковой их похо жестью на материны, притаилась удовлетворенная мстительность. Кровь высвечивает, вымывает затерявшиеся на дне памяти какие-то обрывки обидных разговоров, связывающих воедино имена отца и тетки. — Ну, тетка Таисья! — загустела в сузившихся глазах зелень, и теперь уже на лице племянника вычитывает себе осуждение старуха, от чего принимается громко причитать: — Ну зачем я дожила до этого? Да и что же ты наделала, сестрица моя, Ефросиньюшка! Снова страх сжимает Иваново сердце. И обуздав себя, он как можно спокойнее спрашивает: — Отчего же она к тебе-то собралась идти, тетка Таисья? Это же ее с отцом дом. Дети их тут выросли, внуки. Где же подобное видано? Рех нулись вы с ней? На всю деревню позору! Да чего там деревню! Скура товых весь район знает, а там и до шахты дойдет! Это ты, тетка, матери что-то напела, а та и поверила! А, может быть, у нее в самом деле что- нибудь с головой? — нечаянно выговоренная догадка напугала не толь ко его, но и загородившую спиной от постороннего глаза кухонную дверь Елену —жену брата.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2