Сибирские огни, № 3 - 1983

Отсюда и радость, когда удается что-то в природе сберечь: Он заповеден, этот лес, Он — мой... (Ж. З ы р я н о в а ) И если когда-то А. К. Толстой мог писать эпически: «Благославляю вас, леса, долины, нивы, горы, воды», то И. Киселев не бла- гославляет землю, а благодарит ее. За то, Что повидать живых твоих зверей Успели мы не только в зоопарке.« М — просит у нее прощения: Прости, земля! Пьянея от побед. Мы мало ценим твой высокий свет. Без нас жила ты миллионы лет. Мы без тебя не проживем и года. Так изменились времена. Тут надо сказать еще несколько слов о том, как же следует расценить все возра­ стающее обилие подробностей в стихах о природе. Не заметить этого возрастания нельзя, оно свойственно всей нашей поэзии, по этому вопросу существует уже целая критическая литература. Сошлемся, напри­ мер, на статьи Виктора Кочеткова «Меж звездной и земною бездной. Размышления по поводу альманаха «Поэзия» («Литера­ турное обозрение», № 12, 1981) и Ларисы Васильевой «Угадывать... и ошибаться» («Литературная газета», 23 октября, 1981). Лариса Васильева объясняет стремление к дробности, дискретности — как и тяготе­ ние к «астральным» и «апокалиптическим» мотивам — следующим образом: «поэзия... проходя вместе с людьми все фазы их раз­ вития, неизменно приобретает черты того или ийого времени, его окраску, его звуча ние... Этот окрашенный воздух искусства, имеющий не "только свой цвет времени, но и вкус, и запах, и форму, есть, по-моему, не что иное, как веяние ее Величества моды, великой временщицы, безраздельяо царя­ щей, но безропотно сдающей позиции перед веянием новых времен». Впрочем, из статьи Л. Васильевой понят­ но, что «моду» она рассматривает широко, как «дух времени», .а не прихоть сегодняш­ него дня и даже часа. Но тут ,ведь досадуй не досадуй, а еще в «Фаусте» герой сето­ вал, что «Дух времени — увы — не что иное, Как отраженье века временное В ли­ це писателя: его лишь дух и склад!» (пер. Холодковского). Назовем ли мы это «мо­ дой» или «духом времени» — ответа на свой вопрос не полечим. Ведь ни у кого из наших* поэтов нет элементарного стремле­ ния «влиться в хор» или «выделиться из хора». Поэтому важно не то, чтобы ^как-то н а з в а т ь это необычное для старой поэ­ зии сочетание обостренного внимания к каждой «мелочи» со стремлением в космос, к звездам. Важно, в е р н о л и отражают поэты свое время и откуда именно взялось у них такое сочетание стремлений. Ко­ четков объясняет это тем, что устав от бы­ товой подробности, от мира «привычных об­ разов и фраз», поэты ищут выхода, прибе­ гая к «допингу устрашающих метафор». В качестве примера он приводит близкое к мироощущению и наших поэтов четверости­ шие Л. Смирнова: Ласточки летают вечерами. Над притихшим мечутся бугром. Может, чья-то смерть не за горами, Может, просто молния и гром. Комментируется это так: поэт «словно отпугивает от стиха убаюкивающую тиши­ ну». Мне кажется, что этот факт нельзя объ­ яснить ни литературными приемами, ни Ли­ тературной модой -ь- а только жизнью. Не такая она у нас тихая, чтобы кому-либо, тем более поэту, довелось устать от этой тишины, приправить ее остреньким. Если так вообще когда-нибудь было, то разве в начале прошлого века, у романтиков, когда жизнь действительно шла медленнее, и ’ смотреть, как «ласточки летают вечерами» и «тихо стелется у ног дымом голубица», можно было не спеша — никуда это не де­ нется и завтра, и послезавтра. Тогда и правда хотелось людям, как нынче только детишкам в лагере, послушать вечерами страшненькое — про Светлану, Ленору... А нынче нам больше приходится смотреть в газеты, чем под ноги, чаще видеть (слава богу, пока на экранах) полет баллистиче­ ских ракет, чем ласточек. Нам-то зачем от­ пугивать тишину? Фразы наподобие треть­ его стиха в цитированном четверостишии вырываются из нас, увы, сами. И «мода» эта длится с самой войны. И нам хотелось бы переменить ее — да нет, произвольно — не можем. Именно перед лицом апокалипсиса под­ робности жизни бесценны. Все наши поэты т= юлько в лесу, но и в городе замечают все, что в нем составляет приметы живой природы, а не «сумму тех­ нологии», воспринимают, как близкое су­ щество, каждое в отдельности городское дерево: И я, устав ходить по кругу В холодной сырости ночной. К большому дереву, как к другу. Прижался мокрою спиной. И в начинавшейся простуде , Все явственней казалось мне: Шептало дерево, что люди Не одиноки на земле... (И. К и с е л е в ) Они обязательно замечают и городскую, пробившуюся сквозь асфальт траву, и дух леса в, казалось бы, мертвых предметах. Так, у В. Поташова есть стихотворение с вполне прозаическим названием «Метла»: Поистерлась метла, гляжу. Вид не тот, что имела когда-то. Дай-ка, думаю, пересажу. Поистерлась метла-то.. Забыл про нее, и вдруг В цеху, средь железного храпа. У сердца моего участился стук — До чего знакомый запах! Едва уловимый, иной, Не из тех-, которые по соседству. Далекий такой, родной. Напоминающий деревню и детство. ,.И вдруг ахнул: это ж ладони мои * Запах метлы березовой сохранили! Смерть дерева, зверя, прицы издавна была темой рассказов, поэм и стихов. Немало на эту тему и в наших сборниках. Измени­ лась интонация: она не элегическая, а ост-