Сибирские огни, № 3 - 1983

века — как все более значительные дости­ жения науки — сейчас испытывает кризис: можно ли считать, что нейтронная бомба «лучше» для человечества, чем копье и ду­ бинка?! Что создание завода-автомата боль­ шее достижение, чем изобретение колеса? И вот уже фантасты рисуют страшные кар­ тины-предупреждения, картины мира робо­ тов, мира, где человек отодвинут своими же техническими достижениями на даль­ ний план, задавлен вещами, сделался их ра­ бом. Нет, прогресс не в технике, а именно в расширении круга равных — с этой точки- зрения абсолютно ясно, почему в нашей литературе на передовом рубеже оказались именно «деревенщики», почему сейчас на гребне мировой литературы именно «провин­ циалы» — латино-американские прозаики (Маркес, Кортасар и др.). К чести' наших сибирских поэтов — тут мы говорим, конеч­ но, не только о четырнадцати — надо ска­ зать, что они поняли эту тенденцию про­ гресса давно. В поисках истоков поэты также все чаще обращаются к истории. Это тоже вовсе не случайно. Д. С. Лихачев писал, что человек «учится уважению к предкам и помнит о том, что в свою очередь нужно будет Для его потомков. Прошлое и будущее стано­ вятся своим для человека. Он начинает учиться ответственности — перед людьми I прошлого и одновременно перед людьми бу­ дущего, которым прошлое станет... с общим подъемом культуры и умножением духов­ ных запросов — даже важнее, чем нам. Забота о прошлом есть одновременно и забота о будущем» Яростно утверждает необходимость ува­ жения к жившим прежде нас Л. Мерзликин, сопровождающий рассказ"'о глупой молоде­ жи, отплясывавшей «в клубе каменном, бывшем соборе, где когда-то был склад зерновой», энергичным рефреном: «Не тан­ цуй на чужих головах!» Но все же с исторической темой авторы сборников по-настоящему еще не справля­ ются, ограничиваясь пока лишь «свидетель­ ствами о родстве». Тема пока лишь заявле­ на: «Здесь бьет ключевое начало» (В. П о ­ т а ш о в). В развитии этой заявки видится перспек­ тива. Тем более что есть такая надежная отправная точка, как сибирские историче­ ские поэмы Л. Мартынова — по моему мнению, одна из вершин русской поэзии вообще. Одна из сильных сторон почти всех рас­ сматриваемых сборников — поиски истоков в родной природе, понимание человека как части природы, стремление сберечь все при­ родное от топора, огня и захламления. Но тут мы переходим к новой теме. «Не сгруби. Не сруби. Не сгуби» (Н . З а к у с и н а ) Во всех сборниках — обилие пейзажа, в иных без картин природы не обходится бук­ вально ни одно стихотворение. Даже назва-1 1 Правда, 1979, 10 октября. ния десяти сборников из четырнадцати взяты из мира природы: «Лебяжий берег», «Рассветное чувство», «Граница снегов», «Дерево под окном», «Просека», «Месяц красной рыбы», «По небу птичья клинопись», «Ночные реки», «В час зари», «Звезда в колодце». Поэты жадно ловят все состояния света, всякое проявление жизни дерева и зверя, все цвета —- с преобладанием белого (Си­ бирь!). Картины природы стали предельно конкретны: перед нами проходят, например, не просто реки, да и не только всем извест­ ные Обь, Иртыш, Бия, Катунь, Томь, но и Салаир, Челушман, Тара, Черемшанка, Большая, Вагай-река, Бухтарма, Вах, Кия. Пейзаж сильно детализировался: поэты за­ мечают не только горы и тайгу, грозы и за­ каты. Они смотрят под ноги, знают по име­ нам травы. Для них это не просто былинки, но камнеломка, бубенчик, венерин башма­ чок, прострел, девясил, белена, подорожник. Г. Кондаков, например, говорит о них, как о людях: «бескорыстные травы». Обращаясь к травке чилиму, тревожится: Неужто и твои сотрут следы, Останется лишь запись в Красной книге? Иногда кажется, что поэт вот-вот перей­ дет грань, превратив свои стихи в травник, в фармакопею — и только сила любви к «малой природе» спасает его от этого. Владимир Петров равно восхищается и макрокосмом, и кустиком голубицы: Наполняю туесок. Тихо стелется у ног Дымом голубица. Каждый кустик и листок, Словно маленький восторг, Озаряет лица. Что это? Снова непрожитое детство, кото­ рое дает о.себе знать детским зрением — трава ближе к глазам? Осознание в косми­ ческий век равнозначности макро- и микро­ косма (по Уитмену: «Я верю, что былинка травы не меньше движения звезд»)? Всеоб­ щий, не обошедший стороной и поэзрю, интерес к биологии, сменивший к 70-м го­ дам повальное увлечение физикой в двух предшествующих десятилетиях? Есть и это все, конечно. Но главная при­ чина, очевидно, в том, что обнаружилось: человек, силой добиваясь «милостей» у при­ роды, успел-таки серьезно подорвать эко­ логическое равновесие, так что теперь мы уже не можем быть уверены, что после нас будет все так же «равнодушная природа красою вечною сиять». И если чеховский Тригорин мучился тем, что, изображая во­ ду, деревья и небо, остается только пейза­ жистом и не выражает себя как гражданин, то нынче как раз тот момент, когда именно в отношении к природе человек обнаружи­ вает свою гражданственность, когда лю­ бовь к рекам и травам становится не столь­ ко личным делом, сколько гражданским долгом. Отсюда тревожные, ноты в пейза­ жах, чувство вины перед природой: Мне нужны твои звери и птахи Не затем, чтобы есть или пить,— обращается к ней В. Поташов. А. Казанцев признается: И тяжко, словно леса пепел Лежит на совести моей... На реку стал бедней теперь я^.