Сибирские огни, № 3 - 1983

п подобных случаях авторов я называть не буду): «Хорошо, когда на свете Есть места, в которых ты, Не жалея, на рассвете Мял красивые цветы». Веселым это хореем пи­ сано,— да только как тогда быть тем, кто, как, например, Владимир Поташов, не по собственной воле родился далеко от родины отцов, который на ■рассвете жизни не видел родины да и не представляет ее местом, где можно «мять красивые цветы»? Разве он меньше связан с родной землей, с народом, с природой родной Сибири? Взятая в чи­ стом виде гордость своим происхождением имеет морально сомнительный оттенок — еще В. Г. Короленко, замечая подобную тенденцию у некоторых своих современни­ ков, считал это явление подобным тому, как если бы некто хвастал своими родителями перед сиротой. И думается, не только осо­ бенности биографии, но и эта, выставляемая некоторыми поэтами напоказ, похвальба вызвала у В. Поташова такие горькие, та­ кие отчаянно русские строки: Никому не знакомый, Никому не родной От отцовского дома Щебень только сырой. Пальцы стиснув до хруста, У могил постоять - Это смертное чувство У меня не отнять. Следующий по глубине слой — элегиче­ ские стихи о невозвратности прошлого — также не является открытием наших поэтов, он есть почти в любой поэтической книжке последних лет. Явление настолько очевид­ ное, что многие такие стихи становятся объ­ ектами пародий, которые, как правило, строятся на одном и том же: мол, если те­ бе так жаль покинутых деревень — поез­ жай и поселись там) если жаль вырубленных лесов — поезжай и насади их снова... Это часто бывает хлестко — н никогда справед­ ливо. Поэты видят то, что они видят, чувст­ вуют «не пытаясь угодить». Если бы вместо элегий они все до одного отправились назад в покинутые села, работников в сельском хозяйстве прибавилось бы ненамного, но кто бы взывал к душе народной, кто бы помнил? Нет, не пустые это вздохи, это вы­ страдано. И несмотря ни на что, поэты про­ должают писать: Будьте вечны: белый сад. Вешний Сберег, воды... Возвращаются назад Гуси, а не годы... (В. П е т р о в ) Но путь забыт, Но кров покинут, И вздох растаял в пустоте... (В л. И в а н о в ) А иногда, как Л. Мерзликин, не без невесе­ лой иронии: Говорил, вспоминал, то. что мило. То. что дымкой закрыли года. Нам дороже всегда то. что было И чего не вернуть никогда. Следующий, еще более глубокий слой это восстановленные памятью картины^жнз- ни села и портреты его людей. Особенно полно представлен он в сборнике Н. Пи- скаева. Он, как бы предчувствуя свой ско­ рый уход, спешил воссоздать в стихах свою родную деревню, с ее трудом, с ее улицами, домами, огородами, с ее днями и ночами, с ее песнями, полями гречихи, коростелями. И с этими людьми: вот председатель, вот «мой сверстник Дмитрий Павлович' пасет в логу коров», а вот и водовоз — «он так сво­ ей должностью старой гордился, как будто министром каким-нибудь был»; вот мужики на конном дворе, прозванные «колхозной академией наук», обсуждают проблемы войны и мира. Вот, конечно, мама. А вот бедняга-гармонист, единственный на всю деревню «деятель искусства», который ...так из дома в дом ходил. Пока совсем не спился. Когда другой его сменил. Никто не спохватился. Эти портреты передают авторскую лю­ бовь, нежность, грусть, возмущение, со­ ставляют часть его собственной души. Ведь каждый портрет, как известно, всегда в ка­ кой-то степени и автопортрет. Александр Казанцев портреты своих ге­ роев пишет густо, детально и объемно. Так написан его лесник, бобыль Осип, деревен­ ские старухи (цикл из пяти стихотворений; пожалуй, лучшее его достижение в этом жанре). Не карикатурно, а с тем же зор­ ким реализмом написаны и портреты чело­ века, которого мучит совесть оттого, что он заработал себе пенсию вредным для на­ рода делом — вырубая леса («Газопровод­ чик») и ветерана войны, превратившегося в собственника, отгородившегося от людей забором («Окруженец)». Ни Пискаев, ни Казанцев не идеализируют прошлого, не скрывают недостатков родной деревни и ее людей — они пытаются разобраться во всем с полной искренностью, взять лучшее, оста­ вить позади ненужное. Удаются психологические портреты и Б. Климычеву, и Л. Мерзликину, но у них портрет менее связан с темой истоков, вы­ полняет другие художественные задачи. Но самое глубокое осмысление темы ис­ токов мы находим также у Климычева: и гражданское (в стихотворении про опу­ стевшие оела), и философское — .в стихот­ ворении «Точка»: Черемуха от инея бела, Перед крыльцом метелка вмерзла в бочку. Я глобус взял, на нем поставил точку И написал название села. Пускай меня географы простят, Мы здесь живем, и мы других не хуже... И описав в своей внимательно-подробной манере жизнь этой точки на глобусе, ми­ молетную и будничную — но одновременно вечную и праздничную, поэт заключает: И чей-то хохот около реки, И кто-то в свой дневник заносит строчку. Село печет блины и пирожки. Сжимает, негодуя, кулаки, Ликует, умирает от тоски, И это всё в мою вместилось точку. Такое осознание «самоценности» жизни села, провинции, ее полнейшего равенства с жизнью столиц, стран, материков и кон­ тинентов — вовсе не частное чувство влюб­ ленного в свое село частного человека. По­ ворот к «сельской теме» — такая же вели­ кая примета XX века, как и интерес к Ре­ бенку; это опять-таки расширение круга равных, доказательство прогресса. Ведь не секрет, что понимание прогресса в духе XIX