Сибирские огни, № 2 - 1983

паханное —не главное, главное—полюбить это рожденное вами новое, стать навсегда его хозяином, испытать настоящую гордость о.т того, как ум^ло и бережно им распоряжаемся. И попробуй после этого сдвинуть вас куда-то, сможете ли вы сдвинуться? Вот и я не могу». Во многих избах теперь дольше обычного горел свет, мелькали взлохмаченные тени. Ссорились и спорили, охали и ахали. Курдюмчик расхаживал по избе в кальсонах, кричал на жену: — Ты меня сынами не подтыкай, у меня своих извилин хватает.— Взмахивал белыми широкими рукавами нательной рубахи,—Ну куды, куды трогаться? Подумай головой своей! Ездили, ить, спробовали, пу­ скай другие спробуют. И если неделю назад, до отъезда Силантия, до пожара на мельнице, у него было куда больше доводов о прочности своего места на земле, то теперь, при виде заплаканной жены, под воздействием ее ночных атак, он явственно ощущал, что твердь привычная ускользает, а сам он точно одноногий, неуверенный в следующем своем шаге, грохнется вот-вот по­ среди комнаты. Неуверенность эта порождала злобу, он вымещал ее на жене. ...Василий Симаков сидел на приступке колодца и был похож на ка­ менное изваяние. Настя ругалась на чем свет и умоляла, как могла, за­ зывая в дом. Василий не шел, оставался глух и нем. Что его тревожило, о чем он думал столько часов, Настя не знала и еще больше терзалась. Все мог выкинуть в таком состоянии Симаков, эти молчуны всегда самые непонятные и самые необъяснимые люди. Связалась на свою голову и развязаться нет сил.'Да будь ты проклят, деспот, кляла про себя, а вслух причитала: — Да, господи, да за что мне такие муки! Вася! Василек ты мой, солнышко мое ясненькое, ну не хочешь, никуда и не поедем. Да рази за себя колочуся!—Опустилась, как перед иконой, ткнулась в колени му­ жа.—Не пил, не ел! Пойдем, ночь глухая кругом. Симаков был далеко. Симаков шел с литовкой на плече за отцом и томился предчувствием радости от совместной ра!боты с ним на покосе. И еще куда-то уходил Симаков от^Насти. Людей дорогих и мест у него было столь много, что навестить их не хватит всей ночи. И кого-то Си­ маков обнимал, скупо и сдержанно гладил. И кто-то бился трепетно и покорно в его крепких руках, как никогда душевно-покорно не билась отчаянная в чувствах жена Настя. И ему было приятно слышать то сла­ бенькое чужое сердце, которое не утеряло над ним влас— — Ну сколь можно, Вася! Постелька постлана. Было что-то тоскливо-волчье в Настином вытье, в мольбе-соблазне, которыми она так легко ранее опутывала Василия. И было что-то не до конца выболевшее, все беспокоящее ее. Дед Паршук пинал козла, загонял в угол: — Ложись, ложись щас же, беспутный! Рассержусь да сдам в «За- гртскот», узнаешь! Никогда раньше не враждовал он так со своим облезлым любимцем, заменявшим ему долгими зимними вечерами общение с людьми. Но и козел никогда еще не был таким упрямым неслухом: бекал, бил копыт­ цами, норовил поддеть рожками. Старик зажег лампу без стекла — больше месяца как перегорела электрическая лампочка, а купить забывает,— уставился в плоское пла­ мя, гудел: — Жисть! Ну кому она нужна — такая моя жисть! И забыл, что еще собирался сказать. Потряс головой, но ничего не собрал в единый клубок. — Щас, щас, не уроси, сыграю те маненечко. Полез в темный угол, развернул белую шерстяную шаль, извлек