Сибирские огни, № 2 - 1983
— Ой, правда! Сто разочков видела. Господи,'как оно в буран! По улицам и переулкам гудело и свистело, крутило и несло, по за- сугробленной деревне шел и шел ветрище-шумило. Дед Паршук, навалявшись за день на теплой печи, вышел в ночь на свой собачий промысел. Таскался с берданкой по кривым улкам, выис кивал брошенных, бездомных собак и наткнулся на ребят. — А вы это откель, пострелы? — Из школы, деда. — Откелёва? — Из школы, говорю. На воскресенье. — Дак это в какой стороне ваша школа? Вот так-так! Блудили?! А ну-ко давайте я вас по домам разведу! К утру, так же неожиданно, как и началось, все затихло, улеглось. И тишина та была чем-то сильная, будто упругая. Это была уже весенняя тишь. И приносил ее в глубины Сибири раз мякший, ласковый ветерок, рождающийся где-то далеко-далеко, над теплыми морями и океанами. И радость свежая спустилась на не великую деревушку, бодрость неуемная. Весна — самое желанное чудо. ГЛАВА ПЯТАЯ 1 Миллионы лет земля одевается то травами, то снегами, на смену одним человеческим чувствам приносит другие. А много ли думает об этой земной щедрости человек? Есть и есть, природа дала. И незаметно для себя порою поддается чарам этой самой природы, начинает жить в ином ритме, мало задумываясь, сколь многим обязан ей. Андриан Изотович редко про такое всякое рассуждал. Повеяло вес ной, и, поддавшись невольно смене чувств своих, он охотнее бежал утра ми за силосные ямы, бил с мужиками траншеи снежные. Выдергивали бороны, культиваторы, выставляли в рядок сеялки. Улыбался Андриан Изотович, глядя на близкое весеннее солнышко,' прихваченное с краев бледно-рыжеватой окалиной, набирающее ярости, кипения. Что-то временами отвлекало его от легких мыслей, он отдавал ся новой волне хозяйственных забот и, отделываясь стремительно, вновь возвращался в кузню. Парнем довелось ему поработать молотобойцем. Кузнецом в ту по ру был цыган. Рябой, одноглазый, с серебряной серьгой. Цыган согла шался постоять у горна лишь перед севом, в остальное же время был неразлучен с лошадьми, заведовал колхозной конефермой. Работать с ним было нелегко. Силен был, бродяга заезжий, загонял в беспамятст во работой. И радости от работы той Андриан Изотович не испытывал, не помнит. Бывая в настроении, кузнец ворочал весело раскаленные до бела поковки осей тележных да плужных, полуосей, прицепные трактор ные серьги, прочие немудреные, но тяжеловатые приспособления, пел на родном языке, вызванивая в такт ухающему молоту звонким своим пра вящим молоточком, серебряной серьгой. И не угоди-ка ему попробуй, бухни молотом с опозданием, смажет по загривку, встряхнет: «Глухой, да? Работа тебе —каторга, да?» Про деревеньку той поры говорил: «Не хочу Скуляны, не хочу Бессарабию, здесь хочу». Однажды осенью — Андриан приохотился сиживать с ним у вечернего костра, слушать брен чание гитары,— кто-то налетел на кх огонек, бросил короткую, как выстрел, фразу и ускакал. Трахнул гитару оземь цыган, кинул на шею первопопавшейся лошади свой пятиколенный кнут, вскочил на ее бле стящую под луной спину, и следом. Лошадь примчалась к обеду, а сам он исполосованный в кровь, изувеченный еще больше, приполз на ко нюшню в полночь. И к следующему восходу был мертв. Последний его
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2