Сибирские огни, № 2 - 1983

Этакой вот «безумной» специфики. Мы-де люди тонкие, мы с Бетховеном о жизни и смерти то и дело (вариант: на дружеской ноге), и если мы и снизойдем до вас, то это будет «популярно», но серьезно не вполне. Я отношу себя к тем, для кого ра­ ботают музыканты, то есть к слушателям музыки или, скажем так, к потенциальным слушателям, которые в большинстве своем и в самом деле достойны сочувственного презрения. Мы не умеем и не желаем музы­ ку слушать. Мы даже не стыдимся этого. Что, разумеется, прискорбно и плохо. Ибо тайна музыки есть одна из пленительнейших тайн жизни, а как наслаждение, сказал по­ эт, музыка, уступает одной только любви. И вот приятно было ошибиться во всех своих страхах. Книга оказалась проста, от­ крыта и, следовательно, благородна. Прият­ но, потому что когда находится вдруг хоро­ ший человек, который берет тебя за руку и с пониманием не только музыки, но и твоих неискушенных сил ведет тебя незнакомой до­ рогой, это мало сказать интересно, это ве­ зение, удача, это то, что оборачивается по прочтению книги благодарностью и утеше­ нием. Сергей Кручинин много лет играет на аль­ те в Новосибирском симфоническом оркест­ ре, но он не только музыкант, он еще и лите­ ратор; не так давно мы читали его повесть «Несчастный Мании» в сборнике «Дебют». Соединение двух таких качеств, согласи­ тесь, нечастое дело. Для данной же книги оно является и условием. Ведь часто музы­ кант, будь то 'композитор или эстрадный певец, выразить ощущения, которые он испытывает, работая в музыке, увы, попро­ сту не может. Он говорит, например: «Пес­ ня для меня все!» Красиво, конечно, и иск­ ренне, и даже как бы понимаешь, о чем это он, но... маловато. Такой, какой вышла, книга получилась не сразу. Форма искала себя и, кажется, нашла. Структурно это как бы история, с одной стороны, организации и становления Новосибирского симфонического оркестра, а с другой, более интересной, на наш взгляд, это история приятия оркестра ду­ шой самого героя-автора, приятия его как формы служения Музыке. История доста­ точно драматичная — с сомнениями, раз­ думьями и даже экспериментами. История прихода человека-музыканта к высокой идее жертвенности во имя Высшего. Ведь прино­ ся на алтарь общего дела пусть какую угод­ но, но свою, художественную индивиду­ альность, человек совершает серьезный поступок. Серьезный и достаточно редкий. История оркестра и история оркестра в душе автора переплетаются между собой, контра­ пунктируют и делают книгу интересней и богаче. Вообще жанр (художественный очерк или эссе), в котором выступает здесь Кручинин, представляется нам очень пер­ спективным, он таит в себе не задействован­ ные пока художественные возможности. Автор не прячется в таком произведе­ нии за каким-нибудь Антиповым или Ар­ тамоновым, он открыто выказывает свое лицо. Главное художественное приобрете­ ние здесь — отсутствие фальши, условно­ сти, которая есть неминуемо почти у лю­ бого «придуманного» произведения. Но здесь кроется и много опасностей. Напри­ мер, когда автор пишет о живых и живу­ щих людях, он рискует их попросту оби­ деть. А Сергей Кручинин обижать никого не хочет. И потому в иных местах это гро­ зит книге сделаться благостной, голубова­ той, даже неискренней. Например, портреты музыкантов, в особенности почерпнутые из их автобиографий («написанных по просьбе автора»), получились бледны, малоразличи­ мы, в принципе: все любят музыку, все хорошие, все самоотверженные. Один сде­ лал кронштейны для пюпитров, то есть еще более самоотверженный, чем все. Однако ж личностный-то колорит, мы думаем, прив­ носит в характер почти всегда неблагост­ ное, «плохое». И вот жанр, дающий, каза­ лось бы, ни с чем не сравнимое по художественному «приходу» ощущение жиз­ ненности, правды, оборачивается своей тене­ вой стороной. Именно в силу маленького плацдарма для условности, чтобы достичь художественного отрыва от плоскостного «газетного» взгляда на вещи, нужна серьез­ ная душевная работа и затрата, нужно мас­ терство. Вот еще одна волчья яма, в кото­ рую попадает Кручинин. «Я невольно вспо­ минаю (пишет он) слова писателя Юрия Магалифа: «Всем, кто хоть немного знаком с Новосибирским оркестром, с его историей, хорошо известно, что заслуги Арнольда Ми­ хайловича Каца перед культурой нашего города определяются не только его дири­ жерским мастерством и музыкальностью, но прежде всего поразительной энергией руководителя-организатора. Ведь примеча­ тельно, что оркестр...» И прочее. Зачем, думаю, это нужно цитировать? Или Кручи­ нин не верит себе, или он полагает, что мы ему не поверим?.. Ведь одна приведенная им фраза маэстро, когда, зайдя на репети­ цию чужого оркестра, приехавшего гастро­ лировать к нам в город, и прослушав его, он вдруг говорит: «Любимый город может спать спокойно!» — одна эта фраза рисует больше суть дела, чем пять цитат с таким, как в приведенной выше, поэтическим на­ пряжением текста. Часть материала, кажется нам, Кручини- ну просто не удалось пропустить через себя, осердечить, поэтому местами книжка стано­ вится описательной и нажимисто «культур­ ной», подобно популярным брошюрам, ко­ торые, может, и нужны в своем деле такими, какими их пишут, но мы-то здесь говорим о другом. В способностях же Кручинина подавать материал по-иному сомневаться не приходится. Вот кусочек из начала ве­ щи: «Жизнь в оркестре нам с периферии казалась не то чтобы неинтересной, но ме­ лочной: штрихи — аппликатура, апплика­ тура — штрихи, форте — пиано, вместе — не вместе. Кроме того, эта жизнь представ­ лялась нам слишком замедленной...» Чувст­ вуете музыку, ритм? Или когда автор рассказывает про то, как понял разгадывае­ мую всем оркестром музыку Шостаковича концертмейстер-гобоист Федоров. Будто бы человек пытается шутить, и у него все не получается, а потом вдруг получилось,— такое, мол, ощущение от музыки. Это хоро­ шо. Когда автор доверяет себе, своему чутью, когда он идет на риск, всегда почти выходит интересно. Например: «Было вели­ кое желание отстать и заблудиться, и од­ новременно была опасность отстать и заб­ лудиться». Когда же автор соглашается на клишированные пути «журналистского под-