Сибирские огни, № 2 - 1983

мир (море, небо, земля) един, обитаем, род­ ствен. История древняя, силой Великой Любви сделавшая Кита человеком, продол­ жается. По легенде все на земле братья и остаются ими и теперь, хотя в легенду не верят. Надо вернуть людям это ощу­ щение. Рассказ «Отлек», думается, должен бро­ сить свет на характер всего творчества Рыт- хэу. Как в программе памяти, в нем зало­ жена тайна прелести первых бесхитростных произведений Рытхэу —и их органичность, и серьезность мировоззренческих поисков писателя, который в своих крупных полот­ нах рассматривает чукотскую культуру в контексте всей советской и мировой культу­ ры, ищет ей место в современном мире. Что .такое произведения Рытхэу? Это прежде всего образ Чукотки. Как Эмуль своего отлека «мучительно выдирала из своего сердца», так рождаются и произве­ дения Рытхэу: «Я сажусь писать и возвра­ щаюсь на родину». Интерес к природе, фольклору сейчас объединяет многих советских писателей. 1^о на этом фоне писателей-северян характери­ зует то, что в их произведениях фольклор и природа — нераздельно слились. Герой повести Ювана Шесталова «Тайна Сорни-най» пытается понять особенности мировоззренческих убеждений своих пред­ ков. Сорни-най, Золотая богиня, которой издревле поклонялись манСи, означает для него не только залежи полезных ископае­ мых, но и некое духовное начало в природе. У народов Севера есть поверье, что «нельзя копать тело земли». И в Сергее, по собст­ венному признанию, силен этот «зов пред­ ков», уважение к «тайне природы», «миро­ вому закону». Будучи представителем од­ ной из современных профессий и вместе но-1 сителем древней психологии своего народа, Сергей ратует да отношение к человеку как одному из биологических видов, жизнь ко­ торого в природе неразрывно связана с дру­ гими биологическими видами. Вот характер­ ный мотив этой повести: «...Илья-Аки, за­ певая песню, восхвалял... весь этот чудесный лес, с его священными лиственницами, кед­ рами, березами, елями, в которых нередко живут духи умерших людей, богов, всю эту щедрую тайгу, населенную духами в виде соболей, белок, куниц, орлов, боброб, медве­ дей, лосей, оленей, выдр... Он пел о небе, где живут высшие боги, пел о земле, где ря­ дом с настоящими людьми уживаются тва­ ри, пел о воде, как о вечно льющейся, неис­ сякаемой жизни, пел о мироздании, в кото­ ром все одухотворено, где все вечное, пере­ ходящее из одного состояния в другое. О слабом человеке, песчинке в этом огром­ ном и сложном мире...». В повествовании много старинных мансийских легенд, сказа­ ний, в которых человек выступает на рав­ ных со зверем, между ними есть взаимопо­ нимание, общий «язык». Смысл реалистиче­ ского и мифологического действия в том, что природу нельзя потреблять, но в ней можно и нужно жить. Поэтому золотую скульптуру Сорни-най, которой манси по­ клонялись бескорыстно, они на протяжении веков скрывают от любопытных путешест­ венников, опасаясь утилитарности их инте­ реса. Может быть, такой скульптуры и во­ обще не существует, но высокий смысл это­ го образа разлит в повести как символ ду­ ховности природы. И в этом глубинная суть убеждений манси. Одухотворенность природы конкретизиро­ вана в произведениях писателей-северян «разумом» ее примет, ее реалий, как в, фольклоре, только это фольклорное созна­ ние — живое. Конкретным изображением, мироощущения народов Севера интересна. повесть хантыйского писателя Еремея Ай- пина «В тени старого кедра». Природа на­ полняет жизнь героев повести «до краев»; она главный источник их мироощущения, играет в их жизни не прикладную, а некую самодовлеющую роль. Тайга, костер, звери, птицы, реки и озера одушевлены, но не на­ ивно, примитивно, а с чувством глубокой убежденности. В поведении зверей ханты подмечают много «человекоподобного» в от- ношениях в семье, в переживании смерти. Разве что у зверей побольше доброты. Они к человеку со всей «душой», а он часто из­ меняет этому непреложному закону приро­ ды, находясь во власти сиюминутных забот и корыстных расчетов. В чем-то главном звери ближе к природе, лучше понимают ее, потому так и уважают их ханты. Одушевле­ ние природы у Айпина не надо путать с элементарным литературным анимализмом. О «сверхразумном» поведении живой и «не­ живой» природы говорится очень тонко, це­ ломудренно, хотя в наш технический век нам легче поверить в возможность искусст­ венно культивировать «разум» у механи­ ческого робота, нежели увидеть этот разум в живых глазах зверя. Особый интерес представляет глава «У священного бора». Есть такие у народов Севера заповедные места, озера, речки в тайге, где они не охотятся, не ловят рыбу. Там зверь может быть спокоен за свою жизнь. Принято думать, что там звери и птицы размножаются и разбегаются по^ все­ му свету. Это своеобразный природный то­ тем. В повести Айпина «священный бор» озч начает начало мира, природы, истории. В описании священной рощи нет красот, за­ то есть радостный, живой трепет от общения с ней: Отношение к ней хоть и свя­ щенное, но не коленопреклоненное, радост­ ное для человека и необходимое ему. В пове­ сти Айпина в священном бору заготовители начали рубить лес. У Ювана Шесталова в «Югорской колыбели» подобная ситуация: в священной Сосьве добывают знаменитую сосьвинскую селедку. Для героев Ювана Шесталова это большой «грех». Если пере­ вести на современный язык, то это экологи­ чески неграмотно, чревато последствиями. Такие «священные» места призваны оста­ навливать человека от потребительского от­ ношения к природе.. «Люди говорят, что Стреляющий Глухарей (герой повести Ай­ пина.— Т. К.) великим медвежатником был и за свою жизнь много медведей низвел? —. спросил Микуль... — И много. И мало. Сколько ему поло­ жено было, столько и низвел. Больше этой меры он никогда зверя-птицу не трогал. И рыбу тоже. Он знал свою меру, — А кто ему эту меру определил? —за­ интересовался Микуль. — Кто? — спрашиваешь... Видно, Земля определила. Небо определило. И сам, мо­ жет, тоже определил. Потому и был вели­ ким, что меру свою знал». «Священный бор» —нечто неприкосновен-