Сибирские огни, № 2

трудно обратить в свою веру других людей, стать для них лидером. В этом мы еще раз убеждаемся, знако мясь с главным героем романа А. Проха нова «Место действия» — директором круп нейшего нефтехимического комбината Пуш каревым. ■ С первых, же страниц романа Пушкарев открывается читателю как романтик дела, поэт технического прогресса. Среди хаоса строительной площадки, хозяйственных не урядиц, текучки, авралов, капризов приро ды, сложности взаимоотношений, — среди всего этого «броуновского» движения Пуш карев, словно воочию, видит и легкие, изящные, стремительные линии своего де тища, и преображенный лик глухого неког да края: «...Стальные блестящие скрепы на сосных станций. Острые иглы опор. Медная дратва, продернутая в шрамах и швах. Аэродромы, как пластыри, мерцание металла. И в сумерках сочные, в брызгах тампоны — красное пламя факелов». Такая откровенная поэтизация техниче ского прогресса у А. Проханова не само- цельна. Здесь — позиция. В преобразован ной умной техникой земле писатель глазами своего героя видит строгую, четкую красоту. Не ту традиционную, исконную красоту древней матушки-природы, а рукотворную красоту технического гения человека, по рой, может быть, и болезненную, как бо лезненна бывает операция косметолога, но, по мнению автора, красоту, необходимую нынче и целесообразную, которая стано вится такой же естественной в сознании новых поколений людей, как и первоздан ная красота рек, тайги, тундры... Не слу чайно журналисту из центральной газеты Пушкарев говорит в защиту техники весь ма необычные, с точки зрения привычных ревнителей природы, слова: «Да понимаете ли вы, что драма природы — это в первую очередь драма техники? Спасать надо тех нику! Непонимание, неприятие техники, тай ная к ней враждебность, бессознательный, доставшийся нам по наследству первобыт ный инстинкт приводят к гибели техники и, как следствие, к крушению природы». Пушкарев, разумеется, не только поэт технического прогресса. В еще большей сте пени он рационалист, технарь в самом жест ком и узком понимании этого слова, пре красный администратор. Но неизбывное чув ство красоты и поэзии в душе не дают ему ограничиться сугубо деловыми качествами. Мы видим Пушкарева и как тонкого цени теля искусства, и как чуткого, душевного человека, способного войти в мир отдельной личности, способного на высокое чувство любви. Рационализм и «художественное», если так можно выразиться, восприятие фо кусируются в нем, а это несомненно гума низирует образ Пушкарева и, кстати, за метно отличает его от узконацеленных раци оналистов типа Чешкова. В связи с последним обстоятельством мы никак не можем согласиться с критиком В. Боборыкиным, утверждающим, что «Пушкарев — это одна из модификаций Чешкова или попросту — Чешков более высокого ранга»1. Другое дело, что в своем, несомненно 1 В. Б о б о р ы к и н . На конкурсе времени. «Литературное обозрение», 1980, № 7, с. 16. похвальном, стремлении опоэтизировать, одухотворить технический прогресс (чего нашей производственной литературе как раз очень не хватает) А. Проханов, порой, те ряет чувство меры, переступает ту грань; за которой одухотворенность переходит в свое противоположное качество — бездухов ность прагматизма. А грань эта начинается тогда, когда писатель принимается абсо лютизировать красоту технического прогрес са, фетишизировать его совершенство. И тогда действительно прекрасные сами по себе технические пейзажи приобретают вдруг зловещие оттенки мертвенно-холод ных восковых цветов: «И уже вздымались ветвистые фермы, наполняя пространство ребристой листвой. Сталь вырастала, кусти лась. Новый лес, сваренный из двутавров, качался, скрипел, сыпал огненные семена. И казалось, в железных кронах скачут же лезные птицы, у железных стволов ходят железные звери, искрятся, дымят». Жутковатое, признаться, зрелище. Желез ное, искусственное, бездушное подавляет живое. Гак и хочется воскликнуть: «Упаси нас, боже, от такого технократического рая!» Одно дело пытаться создать, как о том мечтает Пушкарев, «гибрид естествеЦ- ной природы и индустрии», другое — ме ханически внедрять технические колоссы в лоно природы, забывая о гармонии, о грани, когда кончается сосуществование и начинается подавление техникой природы. Издержки подобного рода не отнесешь к разряду случайных в романе А. Проханова. В какой-то степени они даже логичны, ибо вытекают из всего творческого облика писа теля. И не только его одного. Дело в том, что и О. Куваев, и К. Лагу нов, и А. Проханов — не просто литера торы романтического склада, но и писатели- максималисты, которые намеренно идеали зируют своих героев, иной раз ставят их вне или над реальными жизненными про цессами. А объясняется это, вероятно, тем, что названные писатели стремятся не толь ко отобразить своего современника, но и увидеть в нем, сегодняшнем, героя недалеко го будущего. Степень идеализации у каждого из авто ров различна. Бакутин К. Лагунова ви дится характером более типическим, пред ставленным в более реальных обстоятельст вах. Многими своими чертами в нем отража ется и Василенко, и Фомин, и многие дру- тие активные строители Турмагана. Но, глав ное, что делает данный характер действи тельно типическим, — мощное сопротивле ние реальных жизненных обстоятельств и отношений, сопротивление той среды, в ко торой живет и действует главный герой ро мана «Больно берег крут». В гораздо большей степени идеализирован Пушкарев у А. Проханова. Причем, идеа лизирован не только сам образ, но и об стоятельства его существования. В отличие от Бакутина, действующего в условиях ны нешнего освоения Сибири, Пушкарев прак тически лишен какого бы то ни было серь езного противоборства и сопротивления среды. Если оно все-таки возникает, то в сравнении с маштабом личности Пушкарева является величиной ничтожно малой, прояв ляющейся по большей части тогда,.когда необходимо очередной раз продемонстриро вать положительные стороны героя. . 11 Сибирские огни № 2

Сибирские огни, № 2 - 1983