Сибирские огни, № 2 - 1983

своего дела и неуемная страсть преодоле­ ния, которые годами копятся в человеке, ищут момента, повода, чтобы прорваться, выплеснуться наружу. Однако существует, наверное, и не менее важная — преемственная связь, связь ро­ мантических традиций разных поколений. Молодой шофер Иван Василенко так объ­ ясняет Остапу Крамору, что заставляет его ровесников работать в турмаганских бо­ лотах, как в бою: «Чтоб цель высокая — вот. Мы бетонку на промысел гоним. По уши в болоте. Первый выходной за месяц. На свету выезжаем и до темноты. Руки, ноги дрожат, в башке звон. А о чем дума­ ют? К чему тянутся ребята? Не зарплата, не премия манит. Турмаганская нефть зовет... А? Вот этими руками. По любой топи. В лю­ бую стужу. Это — наш Перекоп, Наш Ста­ линград. Наша Магнитка». Другой персонаж романа, только что де­ мобилизовавшийся солдат Егор считает, что все трудности и невзгоды Турмагана стоят одного мига, когда из пробуренной тобою скважины вдруг хлынет нефть. «Этот-то миг — самая дорогая награда. Мы — все­ могущи. Мы — боги на этой земле...» А боги потому, что на этой земле «никакой середки. Только на полный замах, докрасна, до крайности. В этом пределе вся... сила Севера...» И действительно, возможность до конца раскрыться, понять и почувствовать свои силы, проверить себя на прочность в зоне предельных напряжений всегда при­ влекала людей беспокойных и сильных духом и была, пожалуй, одной из главных отправных точек романтики. И эта чудес­ ная возможность соединения познания окру­ жающего мира с самопознанием во все вре­ мена делала человека счастливым. Но влекло во все времена человека в края неведомые не только любопытство и жела­ ние утвердить себя. Остап Крамор — фигура мятущаяся, беспокойная, презира­ ющая фальшь «голубой романтики», — при­ знается: «Я сюда не случайно. Нет. Мог бы в другой угол. Слишком много стали петь об этом Турмагане. Нефтяная целина! По­ корители! Первопроходцы... Не веря, по­ тянулся сюда, чтоб причаститься. А ну как правда? Все так и есть? Испить глоток жи­ вой воды...» И вот в этом-то «испить гло­ ток живой воды» скрыт властный побуди­ тельный зов, который снимает людей с на­ сиженных мест, лишает привычности, стан­ дартности логику их поступков. У А. Проханова в «Месте действия» есть некто' Солдатов,'сквознойГхотя ТГэпизодиче- ский персонаж. Он — мастер на все руки: и шофер, и тракторист, и сварщик... И нет, наверное, в стране такой крупной стройки, где бы, несмотря на молодость, он не побы­ вал. Движет им неуемная страсть к новизне. Ему хочется побыстрее попасть на нойое место, начать с нуля, с первого колышка. И любые трудности, неожиданности для него не в тягость, а праздник. Он отчаянно, с каким-то мальчишеским восторгом на­ правляет свой трактор в пекло пожара (в начале романа) и так же отчаянно весело мчится на грузовике по готовой вот-вот вскрыться весенней реке в финале произве­ дения. Он все делает так же легко, весело, с любопытством. И, кажется, одно-единст- венное у него желание: побыстрее узнать, а что же там, за недостигнутым пока им го­ ризонтом, остался ли там для него «глоток живой воды». Заметим, однако, что восторг преодоле­ ния, жажда удивления у героев К. Лагуно­ ва и А. Проханова не тождественны пустой восторженности и бесцельному исканию приключений. Фигуры колоритные и по сво­ ей сути романтические, они тем не менее прочно вплавлены в контекст прозаических буден, которые не дают им, воспаряя духов­ но, оторваться от земной реальности. Передовой бригадир проходчиков Фомин, с одной стороны, испытывает истинное «упо­ ение в бою», когда на буровой случалось ЧП, да и сама «возможность и близость катастрофы всегда будоражила, волновала и радовала» его. Но, с другой стороны, —- тот же Фомин резко возражает начальству, говоря, — что трудности подчас создаются искусственно, что «на этих самых трудно­ стях легко и удобно скидочки вымаливать, надбавочки накручивать, мостить дорожку к бронзовому бюсту. И пуще всего мы боим­ ся, как бы трудностей-то этих не поубави­ лось: на чем тогда героизму держаться...» А Иван Василенко, когда редактор Ивась спрашивает его, почему тот «в одиночку, наперекор товарищам взялся один за раз­ грузку машины», отвечает: «Дурость». И добавляет: «...Посоветоваться бы с ребя­ тами, попросить, а я скомандовал». Думается, что именно диалектическое единство высокой устремленности и делово­ го практицизма, рационализма, расчетливо-, сти с душевным воспарением и отличает современную романтику созидания. Романтика факта, поступка, сиюминутно­ го всплеска в нашей прозе уверенно теснит­ ся романтикой внутреннего состояния, когда романтическая устремленность становится не внешним антуражем или красивым одеяни­ ем героя, за которым не видно его самого, а его сущностью. Собственно говоря, отрицание многими современными писателями всенепременной экстремальности, вызванной особыми си­ бирскими условиями, говорит не только о жестком следовании правде жизни, но и об определенном изменении в художественно­ эстетическом подходе к явлениям действи­ тельности. Идея всенепременного подвига (как правило, «подвига из-за форсунки») — в этом мы убедились на примерах рома­ нов и повестей А. Проханова, К. Лагунова, И. Виноградова, С. Алексеева — перестала быть художественнообразующим принци­ пом, хотя сама мысль об испытании героев предельным напряжением не исчезла и не потеряла своего значения, а только получи­ ла новое, более глубокое, органически со­ прягающееся с жизненными реалиями, ка­ чество. И если, скажем, у того же Б. Ла­ пина ЧП, аврал служит в основном своего рода детектором обнаружения каких-то образцово-героических качеств персонажей безотносительно к их нормальному обыден­ ному бытию, то у К. Лагунова или А. Про­ ханова изображение чрезвычайного проис­ шествия преследует двоякую цель: с одной стороны, оно помогает обнаружить и вскрыть те недостатки, которые мешают бесперебой­ ному и четкому ритму работы, обеспечива­ ющему быстрое продвижение вперед, а с другой как бы акцентируют внимание чи