Сибирские огни, № 1 - 1983

А копны какие! Уж на что кума Димитрещиха мастерица копнить, а и та подходила, любовалась. Я, говорит, против вашего Вальки не смогу. Копны большие, по центнеру почитай каждая, а сложены... Очешет, подобьет по низу — как игрушка. И все вилами. Граблей не любил. — Молодец, ей-богу!—вспомнил старик сенокос.—Сноровистый. Как захватит пласт —я едва успеваю, копь мокрый. А стога какие заво­ рачивал. Мужик настоящий. Ему бы, прямое дело, остаться «а земле после нас. Так нет же... — Метать меня брали,— продолжала старуха,—на стогу стояла я, стогоправила. Из лета в лето так. А нынче, весной еще, написал отец, как, мол, к сенокосу будешь? Он вскорости ответил: нет, не приеду, не обижайтесь, Уезжаю далеко, на Север самый, а потом еще куда-то, где уже ни лесов, ничего, одно голое место. Люди там нерусские живут, называл он, да я забыла. Оленей разводят, по мху их пасут, а больше никакой работы не делают. Вот он и отправился к ним, посмотреть и нарисовать. Пароходом сначала по Оби до конца, а там. уж —как при­ дется. А вы, дескать, тятя с мамой, нам он пишет, сообщите всем осталь­ ным братьям, может, кто отзовется, приедет помочь. Сообщите, хорошо сказать, Писали до того и не раз. Каждый год писали, просили. Только, кроме тебя, милый сыночек, никто так не помогал, хоть с сенокосом, хоть с дровами, хоть с огородом. Тебе-то как раз бы и жить с нами до дня нашего последнего, но, и ты не по путе пошел, хоть и выучился. Один —- ни семьи, ни дома. Сам стираешь, сам готовишь. Что за жизнь, спрашивается? Старуха помолчала некоторое время, глядя строго перед собой, ви­ димо, вспоминая лицо сына, потом продолжала: — Он один у нас грамотный, из всех. Десятилетку окончил, на ху­ дожника поступил, еще пять лет прозанимался. Остальные не смогли... — Не смогли,—сердито засопел старик, перебивая.—Скажи —не захотели. Про тех я не говорю, про старших. После войны какая учеба, только и дума, что поесть. Голод, ни обуть, ни одеть. Те —ладно. А Валь­ ка, вон, поставил на своем, хоть и школу закончить. Во Вдовинском три года отжил в интернате, пятый, шестой, седьмой. А потом в Пихтовке в десятилетке аж за шестьдесят верст —это как? Да на художника'по­ ступил, не поленился. А что, Степка с Митькой не могли бы учиться? Могли. Могли, да не хотели. Все из-под ремня. Уж и время другое: сыты, одеты. Польта им справили — зимние и осенние. Велосипед купили — катайтесь, мотоцикл. И десятилетку в Пономаревке открыли, за тридцать верст всего. Тридцать —не шестьдесят. Хочешь, в интернате живи, хо­ чешь —на квартире. А они нигде не захотели, по году пробыли и бро­ сили. А Валька — что ж, не им чета. Начнет вслух читать —заслушаешь­ ся. И письма пишет как: буква к букве ставит, без очков понятно. Старуха вдруг отклонилась опять к поленнице, залилась долгим смехом, показывая на старика. Все тянула край фартука к глазам уте­ реть и никак не могла донести — смеялась. Старик серьезно посмотрел на нее. — О-ох,—смеялась старуха,—расхвалил наконец, расхвалил, черт старый. — Чего это ты? — старик никак не мог понять причину смеха. — Вот, взяло... А бывалочи ругал его, Вальку, гос-споди. Заходился в ругани добела. Вспомни. Да и верно говорят: кто тянет, того пуще понужают... — Ругал, а что ж,—не смутился старик.—За дело ругал, я не от­ казываюсь. Старших нет, от дому какой год отбились, Степка с Митькой маленькие, помощи ниоткуда. А он в парнях уже, а все дурака валяет. Косить пошлешь, он пройдет ручку-другую, бросит литовку и начинает кусты срисовывать. А уж если стал рисовать, забыл про все на свете. Тетрадку и карандаш так и таскал в кармане. Сенокос, каждый день на учете, а он с карандашом. Да я разве против был того, чтобы он ри­ совал. Я как говорил: сделай дело, а потом и занимайся, чем душа же­ лает. Да и кто знал, что толк из него выйдет, думали —забава, а теперь