Сибирские огни, № 1 - 1983

Курочкин знает описываемое «изнутри» и передает происходящее объективно, с полной достоверностью. Его герой интере­ сен еще и тем, что он быстро осознает себя не на своем месте, но не бросает начатое дело до тех пор, пока не добивается спра­ ведливого решения проблемы. И Кошкин, и Галямов борются за общее дело, поэтому они неминуемо должны прийти к понима­ нию. Курочкину удается держать читателя в напряжении даже там, где его Кошкин всего-то и делает, что лежит на диване и изучает КЗОТ. Конфликт решается неожиданно и нетра­ диционно: начальник треста решает, что не всегда и не во всем был прав, а Кошкин приходит к выводу, что одного КЗОТа для квалифицированного специалиста мало, и поступает заочно в институт. Читая повесть, веришь: герой обязательно добьется успеха. Во всех произведениях Курочкина, осо­ бенно в повести «В результате простоя», завершающей авторский сборник, заметно его стремление логически подвести действие к счастливому концу. Счастлив Хлястиков, мотающийся с Востока в Геленджик и об­ ратно; продолжает свою работу Ланкин; уверен в своих силах Кошкин... Происходит "это, видимо, от внутренней авторской убеж­ денности в торжестве добра и справедли­ вости. Рассказ «Безумная идея», единственный пока опубликованный фантастический рас­ сказ Курочкина, написан вполне профессио­ нально, но он не столь оригинален и привле­ кателен, как реалистические произведения Курочкина. Скорее, это проба пера, дань памяти Г. Дж. Уэллса. Впереди — знаком­ ство с новыми рассказами и повестями мо­ лодого даровитого прозаика, К. МИЛОВ Лариса Васильева. Избранное. Стихотворе­ ния и поэмы. М., Художественная литера­ тура, 1981. Эта книга настольно настоящая, настоль­ ко живая, что анализировать ее, то есть расчленять и отыскивать среди частей знакомые, а незнакомые части расчле­ нять далее и, убедившись, что они действительно, незнакомы,— описывать их,—, всего этого делать я не берусь и*не буду, поскольку живое и прекрасное на свет по­ является не для того, чтобы его расчленили в поисках той или иной закономерности, по большей части поверхностно в нем отражен­ ной, но скорее для того, чтобы душа наша увидела эту живую красоту, отозвалась ей, укрепилась и очистилась ею. Еще М. Пришвин писал, что «разбирать литературу у нас наловчились, остается ждать, когда научатся собирать». Если говорить о художественном мире, о духовном поле, каким оно увиделось мне в книге Ларисы Васильевой, то более всего его можно было бы соотнести с полем рус­ ским, с родным пространством, тем, где жи­ ли наши предки, где выпало и нам счастье жить. Но книга Ларисы Васильевой — это еще и живая часть того великого духовного пространства, которое образовано и образу­ ется русскими мастерами — от сказочни­ ков и песельников, Бармы, Рублева, автора «Слово о полку» до каждого, кто входит долей и трудом своим в высокое имя На­ род. Поэтому на вопрос: о чем же книга Ла­ рисы Васильевой? — с полным основанием можно ответить ,— это книга о русском. О русском характере, выявленном в поступ­ ках, мыслях, чувствах, страстях, мечтаниях. Представление о нашем характере, втис­ нутое в пресловутое выражение «загадоч­ ная славянская душа» и ставшее расхожим, более нам сообщает о нравственных усто­ ях тех, кто поддерживает или разделяет это поверхностное представление. «Коня на скаку остановит, в горящую избу вой­ дет...» — это ли не загадка, это ли не про­ явление крайнего' иррационализма, столь усердно приписываемого нам Западом? Но наш характер устанавливается и проявля­ ется по другим законам, по законам добро­ го, нравственного разума, когда разумно положить жизнь за друга своего, помочь дальнему и^ слабому, когда главным бо­ гатством человека почитается его щедрость. И это не загадка и не мистицизм, это наша мораль и наша основа. 8 нашу мораль испокон веку входит и то очищающее свойство, когда самые горь­ кие и самые злые, но самые откровенные слова мы говорим сперва о себе; Кто мы? Вольные дети стихии? Голоса восходящей весны? В неоглядных пределах России на отчаянный риск рождены. Есть в характере странное свойство, пуще ближнего дальних любить, о чужих проявлять беспокойство, а родимого брата губить. Есть в характере странное свойство: перед смертью не плакать, а петь, не бояться несметного войска — перед жалким фигляром робеть. Нам за все это жизнь насылала испытания — не сосчитать, нам погибелей наобещала, мы и гибли. Ан, живы опять. Еще плещут взмутненные воды, еще шепчут остатки лесов; — Кто вы? Добрые дети природы? Злые гении собственных снов? Эти стихи в системе всей книги заражают и действуют не только потому, что они о характере, но и потому, что они порождены этим самым, характером, вся книга явление русского характера. Сергей Наровчатов в предисловии к избранному писал: «Лирика Ларисы Васильевой густо населена тенями давних времен. Впрочем, называть тенями «разбуженную Русь» автора поэмы «Княги­ ня Ольга», «Воспоминания о «Слове о пол­ ку Игореве» не поворачивается язык. Исто­ ризм здесь настолько вещей, объемен, кра­ сочен, что слово «тени» становится лишь привычной метафорой. Обычная для поэтес­ сы эмоциональная струя выводит ее героев из давнего далека в мир современных печа­ лей и радостей...» Чего нет в этой книге, так это подобо­ страстия к высокому — будь то Народ, Исто­ рия или Русь, подобострастия, рядящегося в экзотические псевдорусские сарафаны или облеченного в громыхающие словеса про­ писных истин. Искренность, любовь — исключает подо­ бострастие. К родному, кровному естествен­ но относиться как к самому себе, а к себе