Сибирские огни, № 1 - 1983

хватило, потребовалась еще повесть «Скры­ тая работа», а через несколько лет еще од­ на повесть — «Долгая осень». По-моему, наиболее отчетливо ответ про­ звучал в «Скрытой работе». Там противо­ стоят друг другу два человека с принци­ пиально разным подходом к делу: прораб Эдик Агафонов, который способен любые стройматериалы, любой дефицит, что назы­ вается, из-под земли достать, и старичок куратор Алексей Кириллович Травушкин, который может и под землей увидеть не­ доделки, дефекты, скрытые огрехи. Агафонову важен результат — д о с т и ­ ж е н и е , и прораб добивается его во что бы то ни стало. И тут у Эдика своя логика: есть приказ сдать объект к сроку, значит, все вычислено, значит, конечный выигрыш окупит все потери, а следовательно, неза­ чем мелочиться и считаться с этими поте­ рями. Для Травушкина- важен процесс — п о ­ с т и ж е н и е . И ему не безразлично, какой ценой дело делается. В центре спора оказывается притча о забетонированном топоре. Агафонов счита­ ет, что так и надо. Когда завод будет ра­ ботать, никто не спросит, почему в фунда­ менте оказался топор. Некогда было ломать опалубку, сроки поджимали — вот и весь сказ. Травушкин думает иначе. Его беспокоит парадокс — ради будущей стали загублено изделие из стали уже существующей, при помощи труда уничтожен результат чужо­ го труда. Так что же, выходит, что потомки (когда создадут они более крупные, более совершенные предприятия) будут вправе так же бессмысленно и бесцеремонно обой­ тись и с нашей сегодняшней работой, а в конечном итоге и с памятью о нас? «А вам не кажется, мой молодой друг, что самая скрытая работа происходит не вокруг нас, не с материальными, если хо­ тите, вещами, но в душе человеческой?» В конце повести большинство ее персона­ жей принимает сторону Травушкина, но, по-моему, делают они это не без помощи автора. Он не вымышлял «хэппи-энды», но ста­ вил персонажей в ситуации, при которых, они должны непременно ощутить что-то важное и задуматься, а задумавшись, по­ нять то главное, ради чего и живет человек. И все это он проделывал потому, что от­ кровенно любит и жалеет своих героев. Любит всех. Даже Эдика Агафонова, этого красавца самбиста, которому легче два ра­ за сделать, чем раз подумать, которому проще уломать, уговорить любого человека, чем попытаться понять его. Даже станич­ ную сплетницу «бреховку» Семеновну (рас­ сказ «Пустосмехи»), Даже озлобленного краснобая Пакина (роман «Тихая музыка победы»), И только таких респектабельных подонков, как Динкович (из рассказа «Озябший мальчик») или Шидловский (из повести « Конец первой серии»),— вот этих сукиных сынов одного помета он столь же откровенно ненавидит. Любит и жалеет он не только друзей и близких, не только людей. Он постоянно и настоятельно требует человечности в отно­ шениях и с «малой птахой», и с огромным, страшным с виду, но доверчивым и добро­ душным ньюфаундлендом («Возвращай­ ся»), и с крохотным забавным бурундуч­ ком («Жадюга») — требует ото всех: и от своих героев, и от читателей, но в первую очередь от себя самого. В новелле «Манок на шелковой нитке» Немченко рассказыва­ ет, как однажды, охотясь на рябчиков, он столкнулся нежданно с медведем и испу­ гался до оцепенения. Обычная охотничья история, но заканчивается она неожидан­ ным выводом: «А мне стало и немножко грустно, и ста­ ло неловко. * Выходит, если бы на манок доверчиво прилетел маленький рябчик, я бы выстре­ лил, не задумываясь? А показался зверь, который смог бы постоять за себя,—. и я мигом забыл, зачем^у меня ружье... Не знаю, так ли это, да только мне ка­ жется, что с тех пор стал я по рябку все чаще и чаще промахиваться. И никогда об этом не жалею». У Немченко довольно много таких рассказов, где автор откровенно радуется своим промахам, радуется тому, что остался без добычи, и явно хитрит, объясняя порожность своего ягдташа ■отчаянным невезеньем. Казалось бы, ло­ гичнее в этом случае не прибегать к улов­ кам, а просто забросить ружье куда по­ дальше и навсегда распрощаться с охотой. Разумеется, логичнее, ’ но если б все оп­ ределялось логикой, а то ведь многое в по­ ведении человека решают эмоции, привыч­ ки, увлечения, и хорошо, что они есть. Стоит пожить в тех местах, где еще достаточно рыбы и дичи, где человек, если он не охотник и не рыбак, то уже вроде бы и не мужчина вовсе, а так — сущест­ во в брюках; где почти у каждого на стен­ ке ружье, в чулане сеть, а на пристани мо­ торка,— честное слово, стоит, хотя бы для того, чтобы понять, что такое охотничий азарт, что это за притягательно-странное общество •— мужское братство соперников около охотничьего или рыбацкого костра, ощутить напряжение ожидания, злость промаха и радость попадания. Как бы там ни было, но по мне пространные про­ поведи тех, кто никогда не брал в руки двустволки, гораздно менее убедительны, чем короткое, почти вымученное признание истинного охотника, например, такое: «Странная эта минута после убийства тихой, уже уснувшей было в ненадежном своем жилище маленькой птицы — стран­ ная!.. Отчего живет в тебе в эту минуту удовлетворенный покой? Неужели от под­ сознательной радости, что существование твое более прочно, чем существование уже коченеющей в твоем- рюкзаке растре­ панной гулким выстрелом лесной птахи?..» Умение любить и жалеть своих героев — одно из самых привлекательных свойств прозы Немченко. А их — героев этих — есть и за что любить и за что пожалеть. Парни с Запсиба не прочь при случае похвалиться и мозолями и кулаками, они способны, если надо, и за себя постоять и за пятерых поработать. Они съехались сюда, в Сибирь, чтобы начать грандиоз­ ную стройку с нуля. Нуль и есть нуль: ни жилья, ни удобств, ни загсов, ни детских садов. Но зато у каждого из них был за­ пас гордости, надежд и запас уверенности