Сибирские огни, 1982, № 12
менил по доскам-сходням из амбара к телегам. И приятно было смот реть, как он работает: в одной рубашке с расстегнутым воротом, широко плечий, тонкий в талии, он как-то красиво изгибался под тяжестью, балансировал всем телом и частил ногами, будто отплясывал свой рит мический вальс. Он здорово изменился со вчерашнего дня. Пододелся, раздобыл где- то сапоги, и уже не напоминал теперь голенастого, общипанного в дра ках, петушишку. И дело даже не в одежде: будто подменили парня. И эта хмурая строгость на резком лице с крючковатым носом и круглыми яст ребиными глазами, и не показушная жадность к работе, и даже голос — снисходительно-строгий, с легкой начальственной хрипотцой... Вот и возьми его за рупь двадцать, вот и разбери-пойми! Да какой же он есть, настоящий-то Сенька Палкин? Тот ли брехун и матерщин ник, хвастун и драчун, какого знал я его всегда? Или тот, что готов со вершить чудо, полезть и черту на рога, пойти на смерть,— только бы на глазах у людей, которые должны восхищаться, ахать и всплескивать ру ками? Или вчерашний — нелюдимый и угрюмый, озирающийся затрав ленным волком из-под огромного козырька фуражки? Или вот тепереш ний—прямо начальник да и только! Неужели назначение старшим по обозу так его могло изменить и перевернуть? Да и обоз-то — название одно: пять заморенных кляч, впряженных в полуразбитые скрипучие те леги... Может, тут что-нибудь другое? Я пока не понимал... А Сенька старался подхватить тот мешок, который несли Клавка с Тамаркой, старался помочь забросить его на телегу, и все отворачивался, не глядел на Тамарку, и как-то неловко было это видеть со стороны... 6 Тронулись в путь, когда небо совсем расчистилось от серой облач ной мути и солнце высоко стояло над степью. Сразу за деревнею и на чалась она, матушка-степь, с рыжей, выгоревшей за лето травою, с се дыми проплешинами солончаков, с далекими колками-перелесками,— для меня-то она была родной и самой красивой на свете, потому что ничего лучшего я еще не успел повидать. Я и в райцентре-то сроду не был, и впервые в жизни ехал в такую дальнюю дорогу. И потому было тревожно и радостно, будто стоял у высокого обрыва над озером, готовясь прыгнуть в воду,— и боязно, холодеет в мурашках спина, и влечет, подталкивает вперед, неизъяш нимый восторг полета... И все ждалось чего-то впереди: вот покажется что-то необычное, еще мною невиданное,— ведь не должно же быть везде все точно так, как у нас. Но впереди, насколько хватало глаз, расстилалась все та же степь, без жизни, без движения, лишь одинокая ворона косо пролетит над обозом, неуклюже трепыхая крыльями, вскрикнет противным кле кочущим криком и долго будет подвижным пятном маячить на гори зонте. 1 Был конец сентября, стояли последние погожие деньки, солнце уже потеряло силу, оно не пекло, а только чуть пригревало, как сквозь окон ное стекло. Степь не сулила перемен, не показывала ничего интересного. Я уже стал задремывать на своей скрипучей телеге, когда впереди замаячили темные ветлы, а под ними увиделись крохотные избы. Деревня каза лась близко, рукой подать, однако ехали до нее больше часа: степь, как и большая вода, скрадывает расстояние. Я оживился: что за деревня, что за люди живут в ней? Однако де ревня оказалась самой обычной, а людей и вовсе не было видно на улице. 88
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2