Сибирские огни, 1982, № 12

ракитового прута, размахнешься и — вжик! —полетит картошина, взовь­ ется иногда так, что превратится в точку, а потом исчезнет вовсе. Солнце между тем взбирается к полудню, денек разгулялся на сла­ ву, по всей деревне смолкает «стукоток»,— обедать пора. И заполыхают на огородах костры, и потечет отовсюду ни с чем не сравнимый-аромат печеной картошки,—тут уж успевай наедайся от пуза, уплетай, сколько душа пожелает... 2 Мы заканчивали копать картошку в нашем огороде и собирались уже переходить к Гайдабурам, когда у огородного прясла возникла Таскаиха. Она неслась куда-то, но, увидев нас в огороде, подвернула и громко запричитала: — Да, девоньки, да, матушки, да вы чо же это, а? Да это кто же картоху-то роет в такое-то времечко? Вы с ума поспятили, али как? Ди вы, можа, счастье свое зарываете!.. — Ну, чего подолом трясешь? — грубо перебила бабушка Федора, се любившая многословия и неопределенности.— Говори, чо там у тебя стряслось! — Да не у меня, не у меня, бабоньки! — снова запела-зачастила Таскаиха.—А там у колхозных анбаров... Это в кои-то годы первый раз!.. — Шо там? Чи пожар? — встревожилась тетка Мотря. — Да нет же, девоньки!! — завопила Таскаиха, нетерпеливо пере­ ступая ногами, готовая каждую секунду рвануть вперед, однако не в силах прервать своего красноречия.—Нет же, матушки!.. У колхозных -анбаров... хлеб на трудодни выдают! — И она пустилась дальше, взды­ мая пыль. — Тю, скаженная! —крикнула вслед тетка Мотря.—У ее ж там и трудодней — кот наплакал, а бегить первая... Я заметил, как принесенная Таскаихой весть подействовала на всех. Мама и тетка Мотря как-то даже растерялись, смущенно забормотали. Даже бабушка Федора засуетилась, стала собирать порожние ведра, а когда мама с теткой чуть ли не бегом кинулись каждая к своей избе, бабушка закричала вслед, будто провожая их на праздник: — Оденьтесь получше! Да рожи-то умыть не забудьте!.. Прежде, чем поведать о том, что произошло у колхозных амбаров, мне хочется подробнее рассказать о Таскаихе. Были тогда, остались и сейчас, похожие на нее бабы, и не только в нашем селе. Взрослые ее почему-то недолюбливали, звали не иначе, как Таска­ ихой. Теперь уж я не припомню, от фамилии ли произошло это про­ звище, как часто бывает в деревне, или дали ей кличку, имея в виду натуру и замашки характера, но по-иному ее никто не называл. А вот мне в те годы Таскаиха нравилась. И грубая кличка никак не вязалась с ее обликом. Была она веселая и приветливая,— уж никог­ да при встрече не пройдет, чтобы не обласкать тебя, не ободрить. — Это хтой-то там, што за мужичок такой вышагивает? — запева­ ет она, еще издали тебя увидев.—Да не Сергей ли это Павлович Проко­ сов? И ведь точно он, а я и не признала. Вырос-то как, батюшки мои! Прямо мужик — да и только! А красавец-то! Женить скоро, женить! Ка­ ку из моих девок возьмешь? Невесты все на подбор, кровь с молоком, а не девки! — И, остановившись, ласково смотрит на тебя своими го­ лубенькими, какими-то сладенькими, как обсосанные конфетки-леденцы, глазками. И прямо тают они, эти глазки, источая ласку к тебе и любовь. И сразу почувствуешь себя взрослее, и увереннее как-то, й надежнее. Чутьем догадываешься, что не шибко-то много в словах Таскаихи прав­ ды, а все равно приятно. Только насчет своих невест, пожалуй, она права. Четыре дочки у нее (старшая мне ровесница), и все красивенькие, здоровенькие,—прямо кйк грибки-боровички. Немало в нашей деревне за войну перемерло 78